Реликварий ветров. Избранная лирика. Александр Радашкевич

смерть Алексиса Раннита

      Простите, друг. Я стану осторожней

      теперь на солнце чёрное смотреть:

      там ждёт меня печальная усмешка

      из-под бровей крылатых. Но придёт

      мне в оный день письмо нездешнего формата,

      в кудряшках росчерка – о том, что вот и все

      обиды и заботы миновали, что вы в кругу

      блаженных оттворивших приветили мой час

      рапирным взмахом вечного пера.

      А нынче пусть простит Господь мне

      муку эту, когда вы в лодке удаляетесь

      по Лете и неотрывно смотрите сюда,

      сюда, где вас как будто больше нету,

      где для чего-то выпал снег, откуда нам, по

      нашему билету, не слышно и не видно ничего,

      где в парке Со не вспомнить нас не смогут

      по осени пруды и тополя, сюда, где

      спорили мы всуе о Россиях… Простите, друг.

      6. I.1985. Париж

      «Павлин распялит хвост нам в Фонтенбло…»

      Павлин распялит хвост нам в Фонтенбло,

      где Генрих и Франциск блажат с Наполеоном

      в зелёной зале, где приветил свет Господний

      тринадцатый, субтильнейший Людовик.

      Обиды в горле – вешний знак,

      что мы уста отвадить запоздали

      от уст,

      что, руку сняв с невзрослого плеча, мы

      за глаза уцепимся глазами,

      за ворот – вздохом, страхом —

      за рукав. Пора. И

      мы молчим, как сон непоправимы

      те сотни лет вперёд или назад, где мы —

      не мы, нас не довольно нам и

      с нами нам не вольно, и не отпущена

      прощальная вина.

      28. II.1985. Париж

      «Среди непроходимых глаз и хруста льда и…»

      Среди непроходимых глаз и хруста льда и

      лавы, в засеке непроглядных снов, в кольце

      крестов над пластом насекомых, в виду

      заоблачного зева, сосущего своё из

      жил, в долгу у накренённых стен, которые —

      такой же дом, как та

      дерновая дыра, как та тесовая

      домина, – мне снится, что

      не хочется вставать, что озеро, карета меж

      пятнистыми стволами, в которой катит

      скорбная фон Мекк, которой и не снилось

      подходить, что из-за марта

      маковый апрель выглядывал, но дна не

      достаю стопой – не выдохнуть и не

      вдохнуть, – что мне не вынырнуть: я захлебнулся

      снами про то, что вдруг проснусь среди

      непроходимых глаз и хруста льда и лавы.

      14. III.1985. Париж

      «Откуда взялся, мальчик, ты и почему…»

      Бахыту Кенжееву

      Откуда взялся, мальчик, ты и почему

      такой ты старый, и отчего, от чада и

      жены зарывшись в складку

      утренней портьеры, ты веко трёшь

      опять, покуда пузырится край

      зари, запястие тебе над —

      резавший лучами?

      28. III.1985. Париж

      «Одиночества улички шаткие, я в обнимку…»

      Одиночества улички шаткие, я в обнимку

      с собой куролешу по палубам вашим. Одиночества

      людные парки, где изъян не сокрыть,