Черный. Эл Даггер

Больше я не буду. И ты, надеюсь, – Трент угрюмо взглянул на Кристофера. Тот с пониманием кивнул.

      Крейвен подождал пока официант отошёл подальше, затем оглянулся по сторонам. Рядом никого не было. За столами поодаль заседали небольшие компании мужчин в деловых костюмах, увлечённых разговорами. Никто не проявлял к ним излишнего интереса.

      Тогда музыкант продолжил:

      – Короче, когда Мэри об этом узнала, она сказала, что с неё хватит. Сложила вещи и переехала к себе, в Бэль Эйр. На следующий же день ко мне пришли её адвокаты.

      – А Гарри?

      Трент уронил голову на грудь. Кристоферу послышалось, что он всхлипнул.

      – Она забрала Гарри, – глухо отозвался он. На сей раз издал отчётливый клокочущий звук.

      Дойл покачал головой, не зная, что сказать. Принесли виски. Кристофер тактично отвернулся и заговорил с официантом о чем-то незначительном, чтобы отвлечь его внимание от Трента и дать тому время украдкой вытереть глаза и взять себя в руки.

      Кристофер Дойл знал Трента Крейвена много лет, ещё со времён его скандалов со звукозаписывающими компаниями. Тогда это был истеричный, затянутый в чёрный латекс, волосатый дрыщ, который по ночам творил гениальную, но чудовищно разрушительную музыку. И неистово крушил самого себя на глазах у миллионов фанатов. Очень скоро, под натиском вседозволенности, поклонения и адской мощи творчества, его психика рухнула и рассыпалась на такие мелкие частицы, что, казалось, собрать их невозможно уже никогда. Пресса и молва похоронили его заживо. Но в какой-то момент он сам остановил собственное разложение и сдался в рехаб. Спустя какое-то время из рехаба вышел коротко стриженый атлет с чёткой гражданской позицией, абсурдным педантизмом и запасом жизненной энергии, достаточным, чтобы запустить атомный реактор. Первый же альбом, выпущенный им по возвращении, взлетел на первые строки хит-парадов и вернул Трента Крейвена на вершину мира.

      Дойл скользнул взглядом по сникшему музыканту. Он прятал лицо за ладонями, изо всех сил сдерживая слезы.

      На сцене этот человек превращался в демона, в торнадо, в цунами. Он брал микрофон в руки, и все вокруг него взрывалось ядерной бомбой. Он был фатален: если ты попал на его концерт, то либо падёшь ниц к третьей песне, либо просто сгинешь в его темной материи. Трент был человеком-чёрной дырой, в которой люди пропадали бесследно. И видеть его таким, как сейчас, – каким-то потерянным и беспомощным – было нестерпимо.

      – Тебе следовало остаться дома, не показываться на людях, – тихо сказал Дойл. – Я мог к тебе приехать. Ты же просто хлам.

      Трент передёрнул мощными плечами, схватил стакан, некоторое время повертел его в руке, будто сомневаясь, а потом одним глотком прикончил виски. Поболтал во рту кубик льда, затем разгрыз его и проглотил.

      – Я в порядке. Все нормально. Выпил бы ещё. Но не давай.

      – Тогда объясни мне, почему она ушла от тебя из-за двух миллионов? Ты же богатый человек, Трент. Тебе-то и те два ляма были, в общем, ни к чему. Ты же из жадности…

      – Да, верно, я не хотел лезть в свои деньги. У меня, сам знаешь, финансы были в чётком раскладе – инвестированы как по нотам. Я не хотел ничего дёргать.