Как поплывет ковчег мой... Испанец

едва стоял на ногах. Мы вставали в шесть и ложились в десять (лишь в субботу нам давали поспать на час больше) и бесконечно зубрили устав караульной службы, готовясь к предстоящей присяге. Кроме этого, нам уже начали преподавать политэкономику, тактику ведения боя и азбуку Морзе, и мы много занимались физподготовкой, крутя разные пируэты на перекладине на спортивной площадке, бегали стометровку в кирзовых сапогах и по нескольку раз в день преодолевали полосу препятствий. Вечерами тренировки продолжались на турнике, установленном прямо в казарме: командир наш в прошлом был гимнаст, и мы развлекались тем, что на спор проделывали максимальное число подъемов с переворотом. В этом споре всем утер нос один из москвичей, который тоже занимался гимнастикой и потому сумел повторить трюк с переворотом сто пятьдесят раз. Так я входил в армейское братство, и у меня даже появились первые боевые друзья, с некоторыми из которыми я спустя много лет увижусь и на гражданке. Помню, был один парень из Волгограда, с которым мы всегда были вместе все те полгода, которые провели в учебке: ели порой из одной миски и прижимались друг к другу спинами, чтобы защититься во время потасовок и лютого мороза.

      Мы бегали по полосе препятствий, ползали по-пластунски, устраивали марш-броски с полной выкладкой, учились владеть автоматом и штык-ножом. Раньше я не понимал лозунг батальона связи: «Те, кто мучается в грязь – это доблестная связь…», но теперь вкусил этой радости сполна. Нам командовали: «Вспышка слева! Вспышка справа!», и надо было быстро падать в грязь и ползти примерно метров пятьдесят, после чего подниматься и снова бежать в атаку. Мы разбирали и собирали оружие, чистили его и смазывали маслом, и ходили на стрельбище. По вечерам смотрели по телевизору новости, подшивали чистые воротнички и писали письма родным, друзьям и невестам. Едва добравшись до своих коек, мы падали и засыпали. Я видел во сне свои гонки под парусом, старты и сборы. Я был далеко.

      Фактически, у меня тогда было две жизни: армейская днем и спортивная – ночью. Я все ждал, когда же, наконец, обещанное ходатайство из Спорткомитета будет рассмотрено, и меня отправят в спортивную часть. Но время шло, и я по-прежнему просыпался по команде «Рота подъем!» и отправлялся маршировать на плацу, тянуть носок, как положено, и петь военные песни.

      Шли дни, сливались в нечто целое, бесконечное, без начала и границ, заполненное до отказа маршами, зубрежкой, командами «подъем» и «отбой». Умение быстро надеть гимнастерку и натянуть сапоги, а потом так же быстро проделать все в обратном порядке и уложить на табуретке форму считалось главным в нашей военной службе. Нас поднимали по тревоге. Старший сержант использовал старый, как мир, прием – зажигал спичку и давал нам ровно сорок секунд на сборы и последующее разоблачение. Рота, подъем – рота, отбой… и так по нескольку раз подряд, пока все действия не будут доведены до автоматизма. Вместо носков у нас были портянки, постели надо было выравнивать «по ниточке», начинать есть по команде и заканчивать