Тень чужой души. Екатерина Буза

задумывается.

      – Просто знаю, – он хмыкает. – Это так странно.

      Я тоже хмыкаю. Действительно странно.

      Замечаю, что Гас долго рассматривает меня. Внезапно говорит:

      – Ты не очень-то похожа на героя из пророчества. Не злись только.

      Я не злюсь, но это меня почему-то задевает. Конечно, не похожа. Разве только в пророчестве речь идёт не о главном злодее, который своей гордостью уничтожит весь мир.

      Вздыхаю и отворачиваюсь, ложась на траву и поворачиваясь спиной к Гасу.

      – Тебе надо хоть немного поспать, – произношу я безразлично.

      Гас шуршит позади, видимо, укладываясь.

      – Прости, если обидел, – говорит он.

      По моей щеке внезапно сползает слеза. Я удивлённо моргаю, быстро смахиваю её и закрываю глаза. Это уже переходит все границы…

      …открываю глаза, белые стены ослепляют. Ненавижу. Поднимаюсь на ноги, смотрю на кровать – Фракс всё ещё без сознания, весь бледный и напряжённый. Что же с ним происходит?

      Милены в комнате нет. Я проверяю завязанные кисти Фракса и выхожу из комнаты. Снизу слышны голоса мамы и какой-то незнакомой женщины – должно быть, постоянная клиентка, пришла на дом. У мамы ведь свой салон красоты, но она часто принимает клиентов и дома.

      Встречаться с мамой, а тем более с её клиенткой, не хочется. Телефона с собой нет – остался в сарае, в рюкзаке. Возможно, полицейские и вернули его домой, когда обыскивали там всё, но уж в руки мне ничего не давали. Они вообще остерегаются меня, предпочитают пересекаться со мной только тогда, когда рядом отец или мама, которые вечно убеждают их, что я не представляю опасности.

      Возможно, у них сложилось такое впечатление, когда я особенно старалась выглядеть сумасшедшей поначалу – приехала в этот город, начала творить всякие безумные вещи, устраивать сцены на улицах, в магазинах. А потом якобы напилась таблеток и успокоилась – удобно, верно? Никаких вопросов.

      С этими мыслями как можно тише подбираюсь к лестнице и наклоняюсь, смотря сквозь перила. Видна часть кожаного дивана в гостиной и барная стойка на кухне, где родители обычно пьют коктейли, а я ем. Милена сидит там, снова уплетает какую-то еду. А я и не знала, что она такая обжора.

      – Эй! – шепчу я, но она не слышит.

      И глухая в придачу.

      – Милена, чёрт тебя побери, – рычу я.

      – Каролина, это ты? – звонкий голос мамы доносится до ушей.

      Милена поворачивает голову, на её пухлых губах крошки от хлеба. Я провожу пальцем по горлу, злобно угрожая ей, и она умоляюще складывает руки, прося прощения.

      Вскакиваю на ноги и кричу:

      – Да, мама. Всё в порядке.

      Но каблуки уже стучат по кафелю – она быстро появляется в поле зрения со своей идеально выглаженной белой блузкой, тёмными брюками и крашенными светлыми волосами, уложенными в замысловатую причёску.

      – Как я рада тебя видеть! Наконец-то закончился ужасный период, правда, крошка? – Она подходит ко мне и обнимает, обдавая своими дорогими едкими духами. – Чувствуешь себя лучше? – А затем шепчет: – Может, месячные?

      – Нет,