Дочери Темперанс Хоббс. Кэтрин Хоу

прошла мимо библиотеки под припорошенными снегом вязами, чьи голые ветви тянулись к бело-серым тучам, словно скрюченные пальцы. Ее первый руководитель, Мэннинг Чилтон как-то рассказал, что преподаватели Гарварда официально имеют право пасти свой скот в Гарвардском дворе.

      – Значит ли это, что аспиранты имеют право пасти, к примеру, одну овцу? – пошутила тогда Конни.

      – Любопытный вопрос. Надо бы поинтересоваться, – ответил он, покуривая трубку.

      Конни так и не пришла попрощаться с Мэннингом Чилтоном. Иногда ей казалось, что это следовало сделать. Они были весьма близки.

      Теперь Конни даже не знала, жив ли ее бывший научный руководитель. Хотя что-то внутри подсказывало, что да. Ее мучило какое-то шестое чувство, словно мышь, грызущая соломенную крышу.

      Конни прошла сквозь Джонстон-гейт[22] и остановилась у перехода через Браттл-стрит. Она переминалась с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, а мимо проплывали автомобили с забитыми снегом протекторами. Вдруг Конни вздрогнула и обернулась через плечо. Но зачем? Преследовать ее было некому. Никто даже не знал, где она сейчас. Не было ничего необычного в том, что профессор истории решила провести морозный февральский день в библиотеке другого учреждения.

      Гарвардский двор позади Конни был практически пуст. Лишь несколько мрачных силуэтов пробирались сквозь холод – вероятно, спешащие на занятия студенты. Они миновали статую Джона Гарварда, что восседал на стуле с важным, как у Авраама Линкольна, видом. Суеверные туристы затерли медный башмак статуи до блеска. Потупив взгляд, Конни пересекла Браттл-стрит, давя ботинками хрустящий снег. Прошла мимо покосившихся надгробий старого кладбища и Епископальной церкви с застрявшим в дверном наличнике мушкетным патроном революционного времени. Все выглядело так, как и должно было в обычный зимний день в Кембридже. Однако Конни не покидало странное ощущение.

      Нужно было давно признаться Сэму, она даже старалась ему намекнуть, но тот не воспринимал ее слова всерьез. Оно и понятно. Конни сама едва ли в это верила. Однако, когда она вспоминала события того лета, все представало в ином свете.

      Конни опустила взгляд на облаченную в варежку руку и почесала ее. Тело все помнило. Та боль была настоящей. Боль служила подтверждением тому, что произошедшее реально.

      Ладонь Конни скользнула на ее пока еще плоский живот, сокрытый под слоями из пальто, свитера, юбки и колготок. Впереди новая боль. Будет ли она такой же? Резкой и жгучей. Или какой-то другой? Конни следовала вдоль Гарден-стрит к месту, где ранее располагался двор колледжа Редклиффа. Иногда, бывая там, она думала о Грейс. О шерстяных гольфах и воротничках «питер пэн», что та носила в первый учебный год. Затем наступили шестидесятые, и все переменилось. Некогда двор Редклиффа переполняли педантичные воспитанницы. Ныне же здесь обосновался Институт специальных исследований. Здесь можно было встретить лучших современных авторов, композиторов электронной музыки, ученых из Европы, но никак не юных девушек в шерстяных гольфах.

      Постоянными здесь были

22

Джонстон-гейт – главный из 25 входов в гарвардский двор.