Кто боится смерти. Ннеди Окорафор

домой оказалось довольно просто. Устраиваясь в постели, я не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают.

      Наутро, откинув одеяло, я увидела, что кровь просочилась сквозь марлю на постель. Месячные у меня начались год назад, так что это меня не очень беспокоило. Но от потери крови кружилась голова. Я завернулась в рапу и медленно прошла в кухню. Родители смеялись над какими-то Папиными словами.

      – С добрым утром, Оньесонву, – сказал Папа, все еще хихикая.

      Мамина улыбка погасла, как только она увидела мое лицо.

      – Что случилось? – спросила она своим шепотом.

      – Все… все хорошо, – сказала я, двигаться не хотелось. – Просто…

      Я чувствовала, что по ноге течет кровь. Нужно сменить повязку. И выпить ивового отвара от боли. «И что-нибудь от тошноты», – подумала я, и меня тут же вырвало прямо на пол. Родители бросились ко мне и усадили в кресло. Кровь они увидели, когда я села. Мама молча вышла из комнаты. Папа рукой вытер мне губы. Мама вернулась с полотенцем.

      – Оньесонву, у тебя месячные? – спросила она, вытирая мне ногу.

      В верхней части бедра я удержала ее руку.

      – Нет, мам, – я посмотрела ей в глаза. – Это другое.

      Папа помрачнел. Мама напряженно смотрела на меня. Я приготовилась к худшему. Мама медленно встала. Я не посмела увернуться от ее удара наотмашь по лицу, и мой алмаз чуть не вылетел изо рта.

      – Эй, эй, жена! – вскричал Папа, хватая ее за руку. – Стой! Ей же больно.

      – Зачем? – спросила она меня, а затем повернулась к Папе, который все еще держал ее за руки, не давая снова ударить меня. – Она это сделала ночью. Пошла и сделала обрезание.

      Папа посмотрел на меня с ужасом, но еще в его взгляде было, как мне показалось, благоговение. Такой же взгляд у него был, когда он нашел меня в ветвях того дерева.

      – Мама, я сделала это ради тебя!

      Она попыталась вырвать руки, чтобы снова дать пощечину, но не смогла освободиться и крикнула:

      – Не смей винить меня! Дура, идиотка!

      – Я не виню… – я почувствовала, что кровь сочится сильнее. – Мама, Папа, я вас позорю, – сказала я и заплакала. – Мое существование – это позор! Мама, я тебя мучаю… с самого дня зачатия.

      – Нет, нет, – сказала мама, яростно мотая головой. – Я тебе не для этого рассказала. Видишь, Фадиль? Видишь, почему я ей не говорила?

      Папа все еще держал ее за руки, но теперь он, кажется, сам за них держался.

      – Здесь каждой девочке это делают, – сказала я. – Папа, ты кузнец, тебя все любят. Мама, ты его жена. Вас обоих уважают. А я эву, – я помолчала. – Если этого не сделать, было бы еще больше позора.

      – Оньесонву! – сказал Папа. – Мне наплевать, что думают люди! Как же ты этого до сих пор не поняла? А? Надо было прийти к нам. Такое нельзя делать от неуверенности в себе!

      Сердце мое болело, но я все же считала, что сделала правильный выбор. Может, он и принимал нас с мамой такими, какие мы есть, но мы ведь живем не в пустыне.

      – В моей деревне женщин так не режут, – прошипела мама. – Какое варварство…

      Она