Толедский собор. Висенте Бласко-Ибаньес

съ этими камнями, окутывали его, точно покрывала, отдѣляющія его отъ остального міра. Издали доносились быстрые удары молотка – это работалъ, согнувшись надъ своимъ маленькимъ столикомъ, сапожникъ, котораго Габріэль замѣтилъ, выглянувъ изъ окна. На небольшомъ пространствѣ неба, заключенномъ между крышами, носились нѣсколько голубей, вздымая и опуская крылья, какъ весла на лазурномъ озерѣ. Утомившись, они опускались къ монастырю, садились на барьеръ и начинали ворковать, нарушая благочестивый покой любовными вздохами. Отъ времени до времени открывались двери изъ собора, наполняя садъ и верхній монастырь запахомъ ладана, звуками органа и глубокихъ голосовъ, которые пѣли латинскія фразы, растягивая слова для большей торжественности.

      Габріэль разсматривалъ садъ, ограждённый бѣлыми аркадами и тяжелыми колоннами изъ темнаго гранита, на которыхъ дожди породили цѣлую плантацію бархатистыхъ черныхъ грибовъ. Солнце озаряло только одинъ уголъ сада, а все остальное пространство погружено было въ зеленоватую мглу, въ монастырскій полумракъ. Колокольня закрывала собой значительную часть неба; вдоль ея красноватыхъ боковъ, украшенныхъ готическими узорами и выступающими контрофорсами, тянулись полоски чернаго мрамора съ головами таинственныхъ фигуръ и съ гербами разныхъ архіепископовъ, участвовавшихъ въ сооруженіи ея. На самомъ верху, близъ бѣлыхъ какъ снѣгъ каменныхъ верхушекъ, виднѣлись за огромными рѣшетками колокола, похожіе на бронзовыхъ птицъ въ желѣзныхъ клѣткахъ…

      Раздались три торжественныхъ удара колокола, возвѣщавшихъ поднятіе Св. Даровъ, самый торжественный моментъ мессы. Вздрогнула каменная громада, и дрожь отдалась во всей церкви, внизу, на хорахъ и въ глубинѣ сводовъ.

      Потомъ наступила снова тишина, казавшаяся еще болѣе внушительной послѣ оглушительнаго звона бронзовыхъ колоколовъ. И снова раздалось воркованіе голубей, а внизу, въ саду, зачирикали птицы, возбужденныя солнечными лучами, которые оживляли зеленый полумракъ.

      Габріэль былъ растроганъ всѣмъ, что видѣлъ и слышалъ. Онъ отдался сладостному опьяненію тишины и покоя, блаженству забытья. Гдѣ-то, за этими стѣнами, былъ міръ, – но его не было ни видно, ни слышно: онъ отступалъ съ почтеніемъ и равнодушіемъ отъ этого памятника минувшихъ вѣковъ, отъ великолѣпной гробницы, въ которой ничто не возбуждало его любопытства. Кто могъ бы предположить, что Габріэль скрывается именно здѣсь!? Это зданіе, простоявшее семь вѣковъ, воздвигнутое давно умершими властителями и умирающей вѣрой, будетъ его послѣднимъ пристанищемъ. Среди полнаго безбожія, охватившаго міръ, церковь сдѣлается для него убѣжищемъ – какъ для средневѣковыхъ преступниковъ, которые, переступивъ порогъ храма, смѣялись надъ правосудіемъ, остановленнымъ у входа, какъ нищіе. Тутъ, среди безмолвія и покоя, онъ будетъ ждать медленнаго разрушенія своего тѣла. Тутъ онъ умретъ съ пріятнымъ сознаніемъ, что уже умеръ для міра задолго до того. Наконецъ осуществится его желаніе закончить свои дни въ углу погруженнаго