Толедский собор. Висенте Бласко-Ибаньес

которыя разбиваютъ семьи и навсегда разлучаютъ оставшихся въ живыхъ.

      Они прошли по крытой галлереѣ надъ аркой архіепископскаго дворца и вошли въ верхній монастырь, носящій названіе канцелярій – Las Сlаverias: четыре портика одинаковой длины съ нижнимъ монастыремъ, но безъ малѣйшихъ украшеній и очень жалкаго вида. Полъ былъ выстланъ старыми поломанными кирпичами. Четыре стороны, выходившія въ садъ, были соединены узкимъ барьеромъ между плоскими колоннами, поддерживавшими крышу изъ гнилыхъ балокъ. Это была временная постройка, сдѣланная три вѣка тому назадъ, но оставшаяся съ тѣхъ поръ въ томъ же видѣ. Вдоль выбѣленныхъ стѣнъ тянулись расположенныя безъ всякой симметріи двери и окна квартиръ, занимаемыхъ церковными служащими; служба и жилища переходили по наслѣдству отъ отца къ сыну. Этотъ монастырь со своими низкими портиками представлялъ собой какъ бы четыре улицы, каждая изъ одного ряда домовъ. Противъ комнатъ возвышалась плоская колоннада, надъ барьеромъ которой просовывали свои остроконечныя верхушки кипарисы сада. Надъ крышей монастыря виднѣлись окна второго ряда комнатъ, ибо почти всѣ квартиры верхняго монастыря были въ два этажа.

      Такимъ образомъ, надъ соборомъ, въ уровень съ крышами, жило цѣлое населеніе, и ночью, когда закрывалась лѣстница, ведущая на башню, все это населеніе было совершенно отрѣзано отъ города, Цѣлыя поколѣнія рождались, жили и умирали въ самомъ сердцѣ Толедо, не выходя на улицы, – привязанныя какимъ-то инстинктивнымъ наслѣдственнымъ влеченіемъ къ этой громадѣ изъ рѣзного бѣлаго камня, своды которой служили имъ убѣжищемъ. Они жили тамъ, пропитанныя запахомъ ладана, вдыхая особый запахъ плѣсени и стараго желѣза, свойственный стариннымъ храмамъ, съ горизонтомъ, ограниченнымъ арками или колокольней, закрывавшей собой большую часть неба, виднаго изъ верхняго монастыря.

      Габріэлю показалось, что онъ вернулся къ временамъ своего дѣтства. Ребятишки, похожіе на тогдашняго Габріэля, прыгали, играя въ четырехъ портикахъ, или садились, сбившись въ кучку, туда, куда проникали первые лучи солнца. Женщины, которыя напоминали ему его мать, вытряхивали надъ садомъ одѣяла или подметали красныя кирпичныя плиты передъ своими квартирами. Все осталось такимъ же, какъ прежде. Время какъ будто не заглядывало сюда, увѣренное, что не найдетъ ничего, что могло бы состариться. Габріэль увидѣлъ на стѣнѣ полустертые два рисунка углемъ, которые онъ сдѣлалъ, когда ему было восемь лѣтъ. Если бы не дѣти, которыя кричали и смѣялись, гоняясь другъ за дружкой, можно было бы подумать, что въ этомъ странномъ городѣ, какъ бы висящемъ въ воздухѣ, никто не рождается и не умираетъ.

      Эстабанъ, лицо котораго оставалось пасмурнымъ, сталъ давать объясненія брату.

      – Я живу попрежнему въ нашей старой квартирѣ,– сказалъ онъ. – Мнѣ ее оставили изъ уваженія къ памяти отца. За это я чрезвычайно признателенъ церковному совѣту, – вѣдь я только простой «деревянный шестъ». Послѣ н_е_с_ч_а_с_т_ь_я я взялъ въ домъ старуху, которая ведетъ мое хозяйство. Кромѣ того, у меня живетъ донъ-Луисъ, регентъ. Ты увидишь его; онъ очень способный молодой священникъ, –