Тангейзер. Юрий Никитин

снегов, и такой понятной и естественной здесь…

      Подходя к дому, он услышал веселый рев в четыре голоса боевой походной песни крестоносцев, такая хорошо звучит под ровный стук копыт на марше, даже кони идут бодрее, но сейчас, прислушавшись, Тангейзер признал, что и без аккомпанемента в виде конского всхрапывания песня звучит просто здорово.

      За столом, уставленным чашами с вином, с Карлом, Константином и Вальтером пирует и Манфред, раскрасневшийся и довольный, потное лицо то и дело вытирает большим сарацинским платком.

      Завидев Тангейзера, сказал приветливо:

      – Вижу, наш поэт бродит по городу в поисках впечатлений?

      – Вроде того, – согласился Тангейзер.

      – И как?

      – Иногда получается, – ответил Тангейзер уклончиво. – Все-таки это другой мир, другая культура, другие обычаи…

      Манфред сказал одобрительно:

      – У тебя свежий взгляд, юноша. Это мне здесь все кажется привычным, ничему не удивляюсь, даже обидно!.. Да еще вон Константин за пять лет тоже привык, для него и сарацины уже как родня… Говорит, так и жить неинтересно.

      Константин со стуком опустил чашу на столешницу.

      – Неинтересно, – подтвердил он. – Должны быть либо приключения, либо… хотя бы хорошие драки!

      – Что тоже приключение, – сказал Манфред с улыбкой. – Хоть и мелкое… Ну что, дружище, готов идти в гости во дворец к императору?

      Тангейзеру показалось даже, что обращаются не к нему, вздрогнул, посмотрел на сурового рыцаря с надеждой.

      – Я?..

      – А кто у нас певец?

      Тангейзер вскрикнул:

      – Конечно же, я готов! И счастлив…

      Манфред опустил чашу на стол и поднялся, исполненный достоинства и величественный.

      – Тогда хватай лютню, и пойдем, – велел он. – Ехать довольно далеко.

      Тангейзер спросил осторожно:

      – Разве его величество не в лагере?

      Манфред покачал головой:

      – Нет. Султан подарил ему дворец, он в пяти милях от лагеря, и его императорское величество изволил перебраться туда. Сейчас он созывает гостей, чтобы отпраздновать вселение…

      – Я мигом! – вскрикнул Тангейзер.

      Через несколько минут он, уже одетый празднично и с лютней за спиной, стоял перед Манфредом. Тот оглядел его придирчиво, но кивнул, то ли оставшись довольным, то ли не придал слишком большого внимания тому, как одет, поэтам прощается некая вольность в одежде и поведении.

      – Пойдет, – произнес Манфред. – Все, поехали!

      У ворот дома их уже ждал небольшой отряд сопровождения, все как на подбор сарацины. Тангейзер взобрался в седло, и они сразу пошли вскачь к выходу из города, а потом по широкой протоптанной дороге вроде стены роскошных олив миновали лагерь, и наконец Манфред вытянул вперед руку.

      – Вон он, подарок императору!

      Впереди открылось поле желтеющей пшеницы, через него идет широкая дорога, обрамленная оливами и акациями, а дальше поднимается серебристая крыша исполинского дворца.

      Далеко