с воспитателями приводили отряды купаться. Дня через два после выборов, когда настала очередь купаться их отряду и все по команде дежурного по пляжу шумно влетели в воду, заплескались, ныряя и брызгаясь, Лёнчика окликнули. Это был голос Гринько, директора школы. Гринько, как оказалось, в этом году директорствовал и в лагере, и сейчас сидел в лодке неподалеку от зоны, отведенной для купания, тихонько пошевеливал веслами, не давая течению сносить лодку, и, держа в углу своих сурово-язвительных губ папиросу, курил. «Чего ж это тебя, Поспелов, – спросил он, – председателем-то не избрали?» Вопрос был неприятный. У Лёнчика сразу пропала вся радость от купания. «А у нас не избирали», – сказал он. «Как это не избирали?» – кажется, удивившись, спросил Гринько. «Как. Так, – ответил Лёнчик. – Попросили поднять руку, кто хочет. Кто поднял, тот и стал». Гринько бросил одно весло, вынул папиросу изо рта и, оттопырив нижнюю губу, отчего выражение лица у него стало не язвительным, как обычно, а презрительным, выдохнул дым одной быстрой сильной струей. «Выдумываешь, – сказал он. – Тебя не избрали, ты и выдумываешь». Лёнчику стало обидно. «Ничего я не выдумываю! – горячо воскликнул он. – Хотите, кого угодно спросите!» Гринько взял папиросу обратно в рот, поднял брошенное весло и сделал сильный гребок, возвращая лодку на прежнее место. «Ладно, – сказал он со своим прежним видом язвительности. – Поверим, что не выдумываешь. – И повел подбородком: – Что стоишь не купаешься? Купайся-купайся давай, замерзнешь. А то стоишь смотришь, нашел тоже, на что смотреть». Он был в одних длинных черных трусах, весь открыт взгляду, и Лёнчик, повернувшись на его оклик, увидел, что его поджарый живот над пупком – один громадный рваный, похожий на многоконечную звезду шрам – след страшного ранения. Загар звезду, видимо, не брал, и она ярко выделялась на теле директора своей неживой, бумажной белизной. Лёнчик, разговаривая с Гринько, и не хотел смотреть ему на живот, а взгляд помимо воли так туда и притягивало.
А на следующий день, сразу после завтрака, когда вернулись из столовой к своему корпусу, Лёнчика, распустив строй, подозвала к себе пионервожатая. Лёнчик подошел к ней, и она, выдержав тяжелую паузу, глядя на него так, будто хотела прожечь его взглядом насквозь, проговорила:
– Ты что же это такая ябеда? Думаешь, с директором знаком, так можно ябедничать?
– Я? Ябеда? – оглушенно воскликнул Лёнчик. Кем-кем, но ябедой он никогда не был. – О чем вы?
– О том! – сказала пионервожатая. – Смотри, есть способ ябед учить, чтоб им неповадно было. Про «темную» что-нибудь слыхал?
– Про какую темную? – потерянно спросил он.
– Хочешь узнать? – Губы пионервожатой неожиданно сломала улыбка. Но это была совсем не веселая улыбка. Лёнчик воочию увидел, что это такое – «злорадная улыбка», про которую он раньше только читал. – Будешь еще ябедничать – узнаешь. Не избирали, видите ли! Обидно, что не ты председателем стал? Смотри, и из звеньевых полететь можешь!
Теперь Лёнчик все понял. Это она
