Полёт шмеля. Анатолий Курчаткин

снова издал тот непонятный звук – как всхрапнул.

      – Хорошо тебе один моряк все объяснил. А я – точно: отсидел, освободился и снова работаю.

      Лёнчик чувствовал внутри ознобный восторг от происходящего; ему это было ужасно интересно, о чем они говорили.

      – А можно еще один вопрос, Алексей Васильевич? – по-школьному спросил он.

      – Давай, – согласился Алексей Васильевич.

      – Почему вы на прежней должности не восстановились? Папа с мамой вот говорили об одном – так он отсидел, вернулся и восстановился в прежней должности.

      Алексей Васильевич молча взял из-за уха карандаш, словно намереваясь что-то срочно записать, но ничего не записал, а подержал карандаш перед собой и заложил его обратно за ухо.

      – Я тебе, Лёнчик, о чем? Не хочу я больше начальником. И тебе не советую туда лезть. Вот мы с тобой тут проводим время… я же тебя вижу. Выбрать бы тебе профессию, чтобы вообще не под начальством быть. Совсем, конечно, без начальства над головой не обойтись, но так – чтобы оно где-то далеко… Вот столяром, как я, вроде того. И профессия всегда нужна, без куска хлеба не останешься, и служи стране сколько влезет, а начальство оно где? – где-то там, нет мне до него никакого дела.

      – А Гаракулов, значит, пусть мной руководит? – уязвленно вопросил Лёнчик.

      – Гаракулов – он да. Пахан, сразу видно, – как подтвердил его слова Алексей Васильевич.

      У Лёнчика от того оборота, какой принял разговор, заныло под ложечкой.

      – А зачем ей нужен был председатель отряда, который сам себя в председатели выдвинул? – спросил он то, что давно его мучило.

      – Пионервожатой-то вашей? – уточнил Алексей Васильевич.

      – Ну ей, да.

      – А очень просто. Желания своего в начальство вылезти не стесняется – значит, готов на все. На что угодно, что потребуется. А ей именно такой и нужен.

      – Зачем ей такой? – Лёнчик предпочел бы не задавать этого вопроса – он казался стыдным, ревнивым, – но ему хотелось донырнуть до самого дна.

      – Зачем. Затем, – ответил Алексей Васильевич. – Чтоб у нее никакой головной боли не было. Поживешь – поймешь.

      Так на этих его словах тот разговор, как неожиданно начался, так и закончился, и больше они к нему не возвращались. Алексей Васильевич расспрашивал Лёнчика о школе, о семье, рассказывал, похрюкивая временами (хрюк его, знал теперь Лёнчик, означает, что он сдерживает смех), как в молодости ездил в Германию, учился там у немецких инженеров, как еще до этого, совсем молодым специалистом, получив под расписку револьвер с десятком патронов, ездил по деревням, проводил сходы, организовывая колхозы, – много о чем они говорили, но Лёнчик, как ему ни хотелось, сам возобновить тот их разговор не решался, а Алексей Васильевич его больше не заводил.

      К дню закрытия смены у Лёнчика был готов полностью, до последнего лонжерона, самолично выструганный и выклеенный им планер, Алексей Васильевич только помог обтянуть крылья специальной, тонкой, как папиросная, крепкой вощеной бумагой. Кроме Лёнчика довели до завершения свои модели лишь еще двое старших