продолжал наступать на него Вика. – Не играешь совсем ни во что. У нас в отряде мальчишки с девчонками дрыгаются – знаешь, как интересно». – «Как это дрыгаются?» – Лёнчику такая игра была не известна. «А вот бы и узнал, если бы не ходил все время со своими книжками, – ответствовал Вика. – Этим, чтоб ты знал, все на свете занимаются. И наши родители тоже. Только им это опасно, потому что от этого дети бывают, а мы еще сколько угодно можем этим заниматься». От чего бывают дети, хотя и очень смутно, Лёнчик знал, и смысл игры, пусть так же смутно, стал ему ясен. «А почему это нам безопасно?» – спросил он. «А потому что у детей еще молофьи нет», – объясняюще проговорил Вика. Что такое молофья, Лёнчик уже не решился спрашивать. Он спросил о другом: «А ты тоже дрыгался?» – «Дрыгался, конечно, – ответил Вика. – С четырьмя… нет, – подумал он, – даже с пятью». Сердце у Лёнчика, непонятно почему, колотилось так, будто хотело вырваться из грудной клетки. «А у нас в отряде… – он запнулся, – у нас тоже, думаешь, дрыгаются?» Вика развел руками: «У вас не знаю. А у Жанки да. О! – вспомнил он. – Жанка, между прочим, с Сасой-Масой дрыгалась. Он не рассказывал?» Чтобы ответить, Лёнчику пришлось сглотнуть внезапно взбухший в гортани комок. «Нет», – помотал он головой. «Но с тобой она не будет, – сказал Вика. – Ты ей нравишься. А кто нравится, с тем это стыдно». То, что он, оказывается, нравится Жанне, было открытием. Никогда бы по ее поведению Лёнчик не сказал этого. Но то, что она не будет дрыгаться с ним из-за этого, было утешением. «А как с девчонками договариваться, чтоб дрыгаться? – поинтересовался он. – Вот ты как?» – «Не знаю, – Вика недоуменно поднял плечи. – У нас все как-то само собой. Собираемся, когда пионервожатой с воспитателем нет, и идем кучей в лес». – «Ты меня позови, когда пойдете», – попросил Лёнчик. «Как позови, когда ты где-то там со своей книжкой! – возмутился Вика. – Это надо, чтоб ты поблизости был».
Так Лёнчику и не удалось попрактиковаться в этом увлекательном занятии. Но все же он узнал, что это такое – дрыгаться.
До конца смены оставалось два дня, «Отверженные» подходили к концу. Он пришел после полдника к Алексею Васильевичу в мастерскую, тот сидел с дымящейся эмалированной кружкой в руках, от кружки исходил аромат брусники – и Лёнчик вспомнил о просьбе бабушки. «Святое дело, – отозвался Алексей Васильевич на его восклицание, что обещал бабушке нарвать брусничного листа. – Давай прямо сейчас и отправляйся». Он отставил кружку, поднялся и достал с полки туго сложенный, чистый серый холстяной мешок: «Наберешь сюда, сколько сможешь. Почки, наверно, у бабушки, нехороши?» – «Не знаю», – отозвался Лёнчик. «Ну, все равно, – сказал Алексей Васильевич. – Дуй».
Лёнчик понесся в лес, нашел брусничное место, присел на корточки и без остатка отдался сбору созревшего урожая.
Голоса и еще какие-то непонятные звуки, раздававшиеся где-то совсем рядом, он услышал, когда мешок был уже наполовину полон. Он устал, сидеть на корточках не было сил, он опустился на колени
