Любовный лабиринт Тонки. Анатолий Анатольевич Воробьев

она неуверенно, словно боится перейти черту, грань, за которой может быть больно.

      – Да, – отвечает он, – это было так давно… Мне был год или два… Так давно, что я не помню этого.

      – Почему, Тонка?

      – Я не знаю… Зачем-то это остаётся в памяти, а другое стирается… Даже не стирается, вообще не записывается. Ты прожил этот кусочек своей жизни, может быть важный для тебя (ты же не знаешь) …и всё. Словно его и не было. Я пытаюсь вспомнить… но- нет. Что я чувствовал, о чём думал?.. И кто виноват из них – не знаю. Каждый до сих пор утверждает, что прав он, а виноват другой… Но я больше верю маме.

      – И всё-таки ты его любишь…

      – Да – люблю. А за что – не знаю. Наверное, не за что.

      – Он тебе всё же отец…

      – А только за это любят?

      – Это тяжело?

      – Сейчас уже не так. Когда был маленьким, это рвало меня на части. Я ведь жил то у мамы, то у отца. А потом… – он задумался. – А потом я, видимо, повзрослел. У меня появилась своя жизнь… Нет, не то, чтобы это ушло куда-то в сторону. Просто я стал относиться к этому спокойнее, что ли. Я много раз пытался помирить их, но это было выше моих сил… Таких сил вообще не существует в природе! И до сих пор они не говорят всего, всё ещё злы друг на друга. Похоже, будут злиться до конца жизни… Но отцу лучше сейчас и легче: у него жена, с которой ему хорошо. А у мамы всё наоборот: она всегда жила для других. Поначалу – для отца, потом -ради меня, теперь появился Санька, мой младший братишка. Я бы отдал ей всё, – он взял её за руку, глаза его горели болью, – но что у меня есть? Даже то, что могу – я не делаю. Я – плохой, Милка. И не спорь. Я часто бываю с нею не прав. Думаю только о себе …А когда уезжаю куда- нибудь, она становится ближе… Почему так?

      – Тонка, у тебя здесь седые волосы, – коснулась она его виска, – почему?

      – Видно, уже пора. Это – моя память.

      – Они мягкие и белые-белые… Седой Тонка, – улыбнулась она грустно, нежно глядя на него, – Тонка?

      – Что, Милка?

      – Можно, я тебя поцелую?

      – Можно, Милка, – улыбнулся он.

      – …Знаешь, – проговорила она, отстранившись, – а я жила хорошо! У меня есть старший брат. Он всегда защищал меня, он вытащил меня в институт, всегда помогал мне.

      – С братом лучше… Вдвоём всегда лучше.

      – И мама с папой всегда были дружны, сколько их помню. Они – всегда вместе. Ни разу не видела, чтобы они не только ругались, а даже голос друг на друга повышали!..

      – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

      Поздним вечером они возвращались к её дому. Они шли, обнявшись, по пустынной алее, и деревья из тумана пытались своими ветвями дотянуться до них, дотронуться.

      Вдруг справа, со стороны оврага, послышался шорох …и писк!

      Милка от неожиданности отшатнулась и чуть было не упала :

      – Что это, Тонка?!

      Он подхватил её :

      – Не знаю!.. Давай, посмотрим!?

      – Давай! А, может, не надо?.. Давай!

      И они, острожно ступая по траве, дошли до дерева и в темноте