Судьба попугая. Андрей Курков

о каждом не говорю, – перебил его народный контролер. – Я о той старухе, у которой собак возьмем.

      – Обрадуется, обрадуется, – Ваплахов снова закивал.

      – Ну так давай, выбери, что нам с собой взять, а остальное ей отдадим! – приказал Добрынин и ушел в большую комнату.

      В большой комнате народный контролер уселся на свою кровать, посмотрел на морозные оконные узоры. Задумался.

      Путаные мысли перебивали друг друга в его голове и вообще вели себя, как дети, так что захотел было даже Добрынин прикрикнуть на них, чтоб умолкли. Вот опять предстояла ему дорога и опять неизвестно куда. Что оставит он здесь позади себя? Что толку от того, что проверил он количество заготовленной пушнины, если пушнина эта поехала в чужую страну? Почему о том, что здесь происходит, должен знать товарищ Волчанов и какие-то неизвестные члены Политбюро, но это же самое неизвестно товарищу Тверину? Почему тот же Волчанов, приехав проводить его на аэродром, ничего не сказал ему о японских революционерах? Вопросы сыпались на Добрынина, и, казалось, мысли его больше не подчиняются голове и не пытаются помочь народному контролеру разобраться с происходящим. А тут еще некстати вспомнилось ему прошлое пребывание в Хулайбе, вспомнился коммунист-оборотень Кривицкий, которого судили национальным якутским судом. За что судили? За исчезновение урку-емцев, за то, что по ночам японцам отдавал заготовленную пушнину… Уж не этим ли самым японцам отдавал он соболей? Неужели зря его принесли в жертву? Но как же быть с двумя погибшими контролерами, навечно оставшимися в полупрозрачном льду? «Нет, – думал Добрынин, – не был он невиновным…» Но тут же какая-то другая мысль перебивала предыдущую и твердила шепотом: «Был, был… а контролеры сами случайно погибли!»

      Мотнул народный контролер головой, разгоняя утомительные мысли. Поднялся с кровати, взял вещмешок и вышел.

      Заглянул в комнатку «Петрова».

      – Ну че ты копаешься? – спросил уставшим голосом у помощника Ваплахова.

      Урку-емец оглянулся. Вид у него был растерянным.

      – Все хорошее, лучше с собой бы взять! – сказал он.

      – Не будь кулаком! – неодобрительно покачал головой Добрынин. – Все люди братья, надо делиться!

      А сам внутренне согласился с урку-емцем. Но обида за русскую нацию была сильнее, и он твердо решил подарить этой старухе как можно больше, и чтобы знала она, что это ей русский человек подарил.

      – Пополам все подели! – приказал он урку-емцу.

      Ваплахов тяжело вздохнул.

      Через несколько минут две одинаково тяжелые тряпичные военные сумки с провизией были готовы и завязаны.

      – Ну что, пошли? – спросил Добрынин.

      Забросил одну сумку Добрынин себе на плечо вместе с вещмешком.

      Вторую взял урку-емец.

      Вышли на мороз.

      – А там… одна бутылка спирта оставалась?! – взволнованно сказал вдруг Ваплахов.

      – Взял я, взял! – успокоил его народный контролер.

      Свежий снег скрипел под ногами. Был он неглубоким и очень мягким, так что ноги