Судьба попугая. Андрей Курков

будем, тогда вместе постоим!

      Около пяти часов пополудни Банов уже вплотную приблизился ко входу в Мавзолей. Крестьяне, стоявшие за ним, напряженно молчали. Это немного радовало директора школы, уставшего от их бестолковых споров, в которых чаще всего звучали две фразы: «Он!» и «Не он!».

      Мужчина в драповом пальто, стоящий впереди, тоже молчал. Где-то в полчетвертого ему стало плохо, и кто-то из соседей по очереди поделился с ним сердечными таблетками. Теперь он вроде чувствовал себя получше, но был страшно бледен.

      Очередь двигалась едва заметно, но движение это отличалось постоянством.

      Вот уже и мраморный порог. И ступенька.

      Банов горел от нетерпения увидеть вождя.

      Крестьяне за спиной снова зашушукались, но тут их кто-то одернул.

      Медленно поворачивала очередь направо. Вот еще полторы ступни, и он увидит… Но нет, там был еще один поворот.

      Наконец Банов увидел его. Он лежал под стеклом, желтый, словно сделанный из церковного парафина.

      Медленно плывя мимо, директор школы нагнулся к лежащему под стеклом и внимательно посмотрел на его лицо. Что-то там показалось подозрительным Банову, и он успел еще раз пониже нагнуться – и действительно, показалось ему, что увидел он едва заметные трещинки, какие случаются иногда на старых глиняных горшках.

      – Ненастоящий! – прошептал сам себе Банов, и тут же словно полная тишина окружила его.

      Он испуганно оглянулся – крестьяне, замерев и выпучив глаза, смотрели на него. Банов посмотрел вперед, но мужчина в драповом пальто, а впереди него и вся очередь, уже выходили из этой комнаты, а значит они не услышали по небрежности произнесенное слово.

      – Ненастоящий? – шепотом переспросил один из крестьян, показывая взглядом на лежащего под стеклом.

      Отступать было некуда, да и был Банов уверен в своей правоте.

      – Нет, – подтвердил он шепотом. – Ненастоящий.

      Лица крестьян просветлели. Угрюмость и напряжение исчезли, один из них даже улыбнулся.

      Банов поспешил догонять очередь.

      Крестьяне отстали.

      Мужчину в сером драповом пальто он догнал уже на булыжнике Красной площади. Собственно, очереди там уже и не было, люди, выходя из Мавзолея, как бы сосредоточивались на себе и расходились, рассыпались, и каждый шел в одиночестве, думая о чем-то сокровенном, или, может быть, это только так казалось.

      Банов тоже шел в одиночестве, шел медленно, и в голове его крутилось одно-единственное слово: «НЕ-НА-СТО-Я-ЩИЙ!..»

      Дней пять спустя наступил серый рассвет. К этому времени у Добрынина и урку-емца кончились дрова и осталась только одна бутылка спирта.

      Несколько дней полной темноты оказались серьезным испытанием для народного контролера. Сначала он пытался что-то сделать, трощил оставшиеся дрова, желая вновь изобрести древнюю лучину, но ничего не получалось, а щепки сгорали во мгновение ока и ничего, кроме самих себя, не освещали. Запустить динамо-машину ни Добрынин, ни Ваплахов даже не пытались, были они в технике людьми темными и оба чувствовали смешанные страх и уважение по отношению к любой механике, а тем более