Записки маленькой гимназистки. Записки институтки. Лидия Чарская

как мел. Он держался за платье своей матери и не отрываясь смотрел на меня.

      Я снова взглянула на тетю Нелли и не узнала ее лица. Всегда спокойное и красивое, оно как-то подергивалось в то время, когда она говорила.

      – Вы правы, Матильда Францевна. Девочка неисправима. Надо попробовать наказать ее чувствительно. Распорядитесь, пожалуйста. Пойдемте, дети, – произнесла она, обращаясь к Нине, Жоржу и Толе.

      И, взяв младших за руки, вывела их из кладовой.

      На минуту в кладовую заглянула Жюли. У нее было совсем уже бледное, взволнованное лицо, и губы ее дрожали, точь-в-точь как у Толи.

      Я взглянула на нее умоляющими глазами.

      – Жюли! – вырвалось из моей груди. – Ведь ты знаешь, что я не виновата. Скажи же это.

      Но Жюли ничего не сказала, повернулась на одной ножке и исчезла за дверью.

      В ту же минуту Матильда Францевна высунулась за порог и крикнула:

      – Дуняша! Розог!

      Я похолодела. Липкий пот выступил у меня на лбу. Что-то клубком подкатило к груди и сжало горло.

      Меня? Высечь? Меня – мамочкину Леночку, которая была всегда такой умницей в Рыбинске, на которую все не нахваливались?.. И за что? За что?

      Не помня себя я кинулась на колени перед Матильдой Францевной и, рыдая, покрывала поцелуями ее руки с костлявыми крючковатыми пальцами.

      – Не наказывайте меня! Не бейте! – кричала я исступленно. – Ради Бога, не бейте! Мамочка никогда не наказывала меня. Пожалуйста. Умоляю вас! Ради Бога!

      Но Матильда Францевна и слышать ничего не хотела. В ту же минуту просунулась в дверь рука Дуняши с каким-то отвратительным пучком. Лицо у Дуняши было все залито слезами. Очевидно, доброй девушке было жаль меня.

      – А-а, отлично! – прошипела Матильда Францевна и почти вырвала розги из рук горничной. Потом подскочила ко мне, схватила меня за плечи и изо всей силы бросила на один из сундуков, стоявших в кладовой.

      Голова у меня закружилась сильнее… Во рту стало горько, и как-то холодно зараз.

      И вдруг…

      – Не смейте трогать Лену! Не смейте! – прозвенел над моей головой чей-то дрожащий голос.

      Я быстро вскочила на ноги. Точно что-то подняло меня. Передо мной стоял Толя. По его детскому личику катились крупные слезы. Воротник курточки съехал в сторону. Он задыхался. Видно, что мальчик спешил сюда сломя голову.

      – Мадемуазель, не смейте сечь Лену! – кричал он вне себя. – Лена сиротка, у нее мама умерла… Грех обижать сироток! Лучше меня высеките. Лена не трогала Фильку! Правда же не трогала! Ну, что хотите сделайте со мною, а Лену оставьте!

      Он весь трясся, весь дрожал, все его тоненькое тельце ходуном ходило под бархатным костюмом, а из голубых глазенок текли все новые и новые потоки слез.

      – Толя! Сейчас же замолчи! Слышишь, сию же минуту перестань реветь! – прикрикнула на него гувернантка.

      – А вы не будете Лену трогать? – всхлипывая, прошептал мальчик.

      – Не твое дело! Ступай в детскую! –