Отсрочка. Жан-Поль Сартр

не мог, когда она говорила о безработице с серьезным видом работяги. Тем не менее она была второй скрипкой в женском оркестре «Малютки», гастролировавшем по Средиземноморью и Ближнему Востоку: это могло сойти за артистическую профессию. Он раздраженно дернулся:

      – Прошу тебя, Мод, давай не говорить о политике. Хотя бы один раз, а? Это наш последний вечер в Марракеше.

      Она прижалась к нему:

      – Действительно, это наш последний вечер.

      Он погладил ее по волосам; но во рту у него оставался горький привкус. Это был не страх – вовсе нет; ему было с кого брать пример, он знал, что никогда не испугается. Это было скорее… разочарование.

      Теперь фиакр ехал вдоль крепостных стен. Мод показала на красные ворота, над которыми зеленели верхушки пальм:

      – Пьер, ты помнишь?

      – Что?

      – Сегодня ровно месяц, как мы встретились – именно здесь.

      – Ах, да…

      – Ты меня любишь?

      У нее было худощавое личико, немного костистое, с огромными глазами и красивыми губами.

      – Да, я люблю тебя.

      – Скажи повыразительней!

      Он наклонился и поцеловал ее.

      У старика был сердитый вид, хмуря брови, он смотрел им прямо в глаза. Он отрывисто произнес: «Меморандум! Вот и все их уступки!» Гораций Вильсон покачал головой, он подумал: «К чему он ломает комедию?» Разве Чемберлен не знал, что будет меморандум? Разве все не было решено еще накануне? Разве они не согласились со всем фарсом, когда остались наедине с этим двуличным доктором Шмидтом?

      – Обними свою маленькую Мод, у нее сегодня вечером скверное настроение.

      Он обнял ее, и она заговорила детским голоском:

      – Ты не боишься войны?

      Он почувствовал неприятную дрожь, пробежавшую по затылку.

      – Моя бедная девочка, нет, не боюсь. Мужчина не должен бояться войны.

      – А я точно могу сказать, что Люсьен боится! Это меня и отвратило от него. Он слишком труслив.

      Он нагнулся и поцеловал ее в волосы: он недоумевал, почему у него вдруг возникло желание дать ей пощечину?

      – Прежде всего, – продолжала она, – как мужчина может защищать женщину, если он все время дрейфит?

      – Это не мужчина, – мягко сказал он. – А я – мужчина.

      Она взяла его лицо в свои руки и начала говорить, обнюхивая его:

      – Да, вы были мужчиной, месье, да, вы были мужчиной. Черные волосы, черная борода – вам можно было дать двадцать восемь лет.

      Он высвободился; он чувствовал себя податливым и пресным; тошнота поднималась от желудка к горлу, и он не знал, от чего его больше тошнило – от этой мерцающей пустыни, от этих красных стен или от этой женщины, которая съежилась в его объятиях. «Как же я устал от Марокко!» Он хотел бы оказаться в Туре, в родительском доме, и чтобы было утро, и мать принесла ему в постель завтрак! «Итак, вы спуститесь в салон для журналистов, – сказал он Невилу Гендерсону, – и сообщите, что в соответствии с просьбой рейхсканцлера Гитлера я прибуду в отель «Дрезен» приблизительно в