Хоккенхаймская ведьма. Борис Конофальский

ты согласилась?

      – Согласилась, господин. Денег-то всегда не хватает.

      – И всё? Они больше к тебе не ходили?

      – Ходили господин, – опять краснела вдова, – то забор надо поправить, то фундамент под чан новый поставить. У меня сыроварня, господин, там всегда работа есть для мужских рук.

      – И не только для рук, – язвил Брюнхвальд.

      – А с остальных тоже имела прибыток какой?

      – Ну, Стефан, он, если в Вильбург ехал, так мои сыры вёз бесплатно, сколько мог взять. – Говорила женщина.

      – А этот, как его… Фермер, что тебе бесплатно делал?

      – Иногда своего молока у меня не хватала, он мне возил, ну, и корма для моих коров помогал заготавливать бесплатно. То есть без денег.

      – Так, ну а этот, семнадцатилетний, что он для тебя делал?– Продолжал Волков.

      Вдова стала совсем пунцовой, стояла, теребила передник:

      – Рудольф мне ничего не делал.

      – Ясно, этот значит, был для души, а остальные для дела. – Сказал кавалер. – Писарь, ты записал имена её хахалей?

      Монах писарь положил перед ним лист бумаги. Не заглядывая в него, Волков передал лист Брюнхвальду:

      – Карл, берите всех вместе с их бабами.

      Брюнхвальд забрал письмо, пошёл к выходу, а вдова вдруг зарыдала.

      – Чего, чего ты воешь, дура? – Ласково говорил ей кавалер.

      – А что вы с ними делать будете? – Сквозь слёзы спрашивала она.

      – Да ничего, выясню, кто навет на тебя написал.

      – Господин, не надо никого наказывать, я их прощаю.

      – Прощает она, – кавалер невесело усмехнулся, ему через неделю нужно будет жалование людям Брюнхвальда платить, и уж они его не простят, да за постой в таверне, деньги нужны, монахи то жрут, как не в себя, он вздохнул и сказал,– навет есть большой грех и преступление. Клеветников надобно покарать!

      – Смертью?– Ужаснулась женщина.

      – Это решит Трибунал Святой Инквизиции.– Отвечал Волков.

      Смерть их была совсем не нужна ни ему, ни Трибуналу, им нужны были деньги.

      Первой солдаты Брюнхвальда приволокли жену фермера. Бабищу в семь добрых пудов веса. Видно, по улице её тащить пришлось, была она без чепца и вся в грязи и при этом выла не женским голосом, басом:

      – За что, господи, за что меня-то?

      Солдаты, видно, с ней намаялись, кинули её на пол, а один пнул её в бок сапогом немилосердно.

      Баба продолжая выть громогласно, повторяя своё: «Меня за что?» Озиралась вокруг, пока не увидела вдову. Тут, видно, она нашла виновницу своих бед, с трудом поднялась с пола, вся юбка в грязи, к коленям липнет, и пошла, огромная и завывающая, к женщине, тянула к ней руку:

      – Ты, шлюха, ты… Из-за тебя я тут, блудница.

      Она даже кинулась на перепуганную до смерти вдову, да налетела на кулак Сыча. А Сыч бить был мастак. Повалилась бабища на пол, лежала, морду рукой закрыла и выла.

      – Ну, – произнёс кавалер, – говорить будешь или тебе ещё дать разок?

      Баба даже его не услыхала. Так и лежала на полу склада.

      – Сыч, приведи её в чувства. – Сказал кавалер.

      Фриц стал поднимать огромную женщину, помощники ему помогали. А та