Хоккенхаймская ведьма. Борис Конофальский

узнать свою судьбу, но уже то, что её не раздевали, немного успокаивало женщину.

      Наконец, отец Иона взял бумагу, что дал ему главный монах-писарь, и произнёс, глядя на вдову:

      – Трибунал Святой Инквизиции постановил: ты, Гертруда Вайс, вдова, с Сатаной не зналась, колдовства не творила и не злоумышляла, и подлости не готовила. Свидетелей ни одного из тех дел, что тебе приписаны, мы не видали. Ни один не пришёл на тебя показать. И посему, бумагу сию, – он потряс бумагой, – считаем наветом. И отдаём её божьему рыцарю Фолькофу для розыска. Ты, вдова, Гертруда Вайс, будешь говорить этому рыцарю все, что он спросит, без утайки, как будто перед Святым Трибуналом говоришь. Ясно тебе, вдова Вайс?

      Женщина зарыдала, стала кивать головой.

      А Волков подошёл к столу, взял бумагу и, поглядев в неё, спросил:

      – А как же искать мне этих наветчиков?

      – Да просто, – отвечал отец Иоганн, – бабёнка смазлива, узнайте, кто из женатых мужей к ней хаживал. Как узнаете, так жену его берите, не ошибётесь. У нас три четверти доносов бабьих рук дело. А ежели нет, так писаря ищите, – он указал на лист бумаги, – этот навет писарь хороший писал, не староста сельский.

      – Долго вдову не спрашивайте, – добавил отец Иона, – намучилась женщина, пусть сегодня дома ночует.

      – Хорошо, святые отцы. – Волков поклонился.

      – А раз дел у нас больше пока нет, так мы и в трактире посидим, там нам поприятнее будет, – сказал отец Николас, – а вы тут сами сыск ведите, как всех выявите, так и нас позовёте, да только не затягивайте, нам ещё шесть городов объехать нужно.

      Волков опять поклонился, и монахи с шумом стали вылезать из-за столов, отодвигая лавки.

      Кавалер понял, что теперь всё дело будет делать он. И, честно говоря, это его устроило. Он один, по-хозяйски, расположился за огромным столом. Осмотрел всех, кто остался, и начал сразу по делу:

      – Женщина, говори, были у тебя мужи, что ходили к тебе от своих жён?

      Эта глупая баба стала столбом, только по сторонам глазела. Косилась то на писарей, то на Сыча с его помощниками и молчала.

      – Отвечай, дура, – пхнул её в спину Сыч, – господин спрашивают.

      Всё и так было ясно, нужно было только имя его узнать, и Волков настоял:

      – Говори, не тяни время, кто был у тебя? Имя его скажи.

      Женщина мялась, не хотела говорить.

      – Не хочешь говорить? – Начинал раздражаться кавалер. – Палач, раздевай её. Не желает говорить по-хорошему, так на дыбе заговорит.

      – Нет, нет, господин, не надо, – сразу затараторила вдова, – ходил ко мне Рудольф Липке, подмастерье кузнеца.

      Кавалер глянул на монаха-писца, тот всё записывал и он продолжил:

      – Он женат?

      – Нет, – отвечала вдова, краснея.

      – Почему? Он убог?

      – Нет, господин. – Она опять замолчала. Стала шмыгать носом.

      – Чёртова баба, – заорал Волков, врезал кулаком по столу, – из тебя каждое слово тащить? Говори, или велю Сычу тебя на дыбу вешать.

      – Он