Все шансы и еще один. Кристина Арноти

равенство, социальная справедливость, немного об участии, но не слишком. Ни одного слова о главном. О сохранении жизни.

      Весь в пыли, он пришел из бюро потерянных вещей, и ему было не до этикета. Эта девка была невеждой.

      – Продолжайте!

      Она высморкалась в ту часть платка, которая была еще сухой.

      – Ваши рассказы не касаются людей моего возраста. Вы председатель? Ничего вы не измените.

      – Вы говорите глупости…

      – Вы действительно человек исключительный для тех, кому уже нечего терять. А для молодых это нуль.

      Он был грустен, когда принесли свинину.

      – Во всяком случае, – сказала она, – все это меня не касается. Моя мать – француженка. Ну и бог с ней. Может быть, она больше оценила бы вас, чем я. Да и то… Она относится к противной старой правой части населения. Господин Же, сегодня утром вы были такой понятливый, я не хотела бы портить вам вечер.

      Она ела с помощью палочек, причем держала их естественно. И даже жестикулировала.

      – Вы, наверное, не обратили внимания на мое предложение относительно голосования за атомные электростанции?

      – Да нет, – сказала она – Я переводила вашу речь, значит, слушала вас. У вас не будет времени взбунтовать народ и переложить свою ответственность на него. Вот увидите, произойдет катаклизм, который изменит мир. На нас обрушится огромное несчастье. А потом те, кто останется в живых, попытаются устроиться в новом раю. На родовом уровне. Это будет даже не возвращение к земле, а возврат к происхождению рода человеческого. Политика германских экологистов вытеснит воспитанных чистильщиков растений, тех, что вы у себя держите. Экология у вас не имеет того глубокого политического резонанса, который есть у немцев. А что будете делать с социалистами? Вы даже не упомянули о них в вашей речи.

      – У меня есть партия. Это я. Я строю мой мир. Мне никто не нужен.

      – Порою, – сказала она, наслаждаясь свининой, – можно подумать, что вы смертельно скучаете. Вы на грани засыпания. И потом, вы хотите нравиться всем на свете.

      Лоран страдал. Но он воспользуется и этим уроком. Завороженный истиной, которая била прямо в сердце, временно отлученный от поддакивающих льстецов, он противостоял свободному мнению. Даже его жена Эвелина, советница, а порою судья, жалела его. Инстинктом она знала точно, что надо сказать, как и в какой момент сказать. За двадцать два года совместной жизни она стала его «лучшим другом», его напарником. С нею он спорил обо всем. Она имела дар смягчать его промахи и раздувать победы.

      – Вы отказываетесь от атомных электростанций? – сказал он.

      – У нас, в Австрии, – сказала она, – ядерное говно не имело успеха. У вас, во Франции, скажут: «Ну да, стройте электростанции, без этого наступит паралич». Но как только вы найдете место, вы превратитесь в «отвратительных гноителей, загрязнителей, согревающих живую речную воду и предлагающие своим избирателям – чтобы дегустировать с аперативом – дохлых рыб».

      – Значит, нет решения, – сказал он, воюя с куском бамбука, впившимся, как заноза, между двумя зубами.

      Острый край бамбука царапал