Нефертити. Мишель Моран

мрачно повторила Нефертити и принялась яростно расчесывать волосы, взмахом руки отослав прочь Мерит и Ипу. – А что есть у нас в жизни, кроме титула? Что останется после меня в вечности? Мое платье или титул, который я носила?

      – Твои деяния. Их будут помнить.

      – А будут ли помнить деяния Тии, или же они будут записаны на скрижалях в качестве тех, что совершил ее муж?

      – Нефертити…

      Я покачала головой. Она метила слишком высоко.

      – Что? – Она отшвырнула гребешок в сторону, зная, что позже Мерит подберет его. – Хатшепсут была фараоном. Она сама короновала себя.

      – Кстати, предполагалось, что ты должна отговорить мужа от некоторых вещей, – сказала я. – А на борту вы беседовали об Атоне!

      – Отец сказал, что я должна взять вожжи в свои руки. – Она самодовольно улыбнулась. – Но не сказал, как конкретно. Идем.

      – Куда?

      – В покои царя.

      Она зашагала по коридору, и я поспешила за ней по пятам. Стоявшая перед покоями фараона пара стражников расступилась. Мы вошли в личную приемную Аменхотепа Младшего и остановились перед двумя дверьми, ведущими в разные комнаты. Одна из них явно была спальней Аменхотепа. Нефертити взглядом указала на вторую комнату:

      – После празднеств она будет твоей.

      Я во все глаза уставилась на нее:

      – А где остановишься ты?

      Она распахнула двери, ведущие в спальню царя, и я услышала, как ахнул от удивления Аменхотеп. Я успела мельком увидеть выложенные плиткой стены и алебастровые лампы, но потом Нефертити вошла к супругу и закрыла за собой двери. На мгновение в покоях воцарилось молчание, а потом из-за стены до меня донесся смех. Я ждала в приемной, полагая, что смех вот-вот утихнет, и надеясь, что сестра быстро вернется ко мне, но солнце все ниже и ниже клонилось к горизонту, а никаких признаков того, что кто-то вообще собирается выходить оттуда, не наблюдалось.

      Я присела и огляделась по сторонам. На низеньком столике лежали поспешно набросанные на папирусе поэмы, посвященные Атону. Метнув украдкой взгляд на плотно прикрытую дверь в царскую опочивальню, я принялась читать стихи, чтобы скоротать ожидание. Это были восхваления солнцу. «Ты – тот, кто дарит дыхание всему живому… Твои лучи проникают в самую глубь огромного зеленого моря». Здесь лежала целая груда поэтических свитков, причем все они отличались друг от друга, но при этом все были посвящены Атону. Я читала несколько часов подряд, пока Нефертити с мужем разговаривали в спальне. Звук голоса Аменхотепа проникал сквозь стены, и я не смела даже вообразить себе, о чем они могут говорить столь долго и страстно. Наконец наступил вечер, и я уже начала спрашивать себя, а попадем ли мы вообще на празднество. Когда кто-то постучал в дверь, я было заколебалась, но потом до меня донесся отчетливый и радостный голос Нефертити:

      – Мутни откроет.

      Она знала, что я все еще жду ее в приемной.

      По другую сторону двери стоял военачальник Нахтмин. Завидев меня в приемной фараона, он отшатнулся, и потому, как взгляд его метнулся к царской двери, я поняла, что он спрашивает