Изыди. Вячеслав Владимирович Стефаненко

Борис превратился в Калаша, потому что мы все подросли, и клички, которые давали друг другу в начальной школе, исходя из физических параметров того или иного одноклассника, перестали быть актуальными. Я тоже вырос и мало чем стал отличаться от остальных, а в плечах и вовсе догнал Толстого. «Наконец-то девчонки станут обращать на меня внимание!» – тешил я себя надеждой. Но, в отличие от того же Калаша или, скажем, от Вована с Коляном, я не научился обращению с женской половиной именно по причине того, что долгое время комплексовал из-за своего небольшого роста. В итоге лучшие для обучения взаимоотношениям с девочками годы прошли впустую. И это, кстати, определило методы моих знакомств с представительницами прекрасного пола в будущем.

      Девчонки народ безжалостный: во все времена некондиционных особей противоположного пола выбраковывают сразу, не оставляя возможности реабилитироваться. Они учатся этому с детства. И мне оставалось только завидовать Толстому, который с повзрослевшими девушками обращался легко, как кот с пойманной мышкой. Точно так же Борис играл в баскетбол (какое-то время он ходил по вечерам на тренировки в детско-юношескую спортивную школу недалеко от дома). В восьмом классе он увлёкся футболом и в этой командной игре выявил свои лучшие таланты. А я вот не выявил. Одновременно вести мяч и ориентироваться на поле оказалось для меня делом затруднительным. Как только я поднимал голову, чтобы отдать пас, мяч предательски соскакивал с ноги и тут же укатывался к сопернику. Похоже, с вестибулярным аппаратом было что-то не так, и этот (или какой другой) аппарат давал сбой не только в футболе, но и каждый раз, когда ко мне подходила какая-нибудь симпатичная девчонка. У меня начиналась круговерть в башке, и барышню у меня умыкал более удачливый.

      Борис мог отчебучить всё что угодно: сказать ерунду, нести откровенную чушь, что-нибудь брякнуть невпопад. Но никто ничего не замечал – наоборот, эта, на первый взгляд, дурашливость даже помогала ему: девчонки отвечали взаимностью. К тому же Борис был заядлым рыбаком – я же сие хобби считал одним из видов чудачества и даже больше ― умопомешательства. Есть, как мне кажется, что-то ненормальное, нездоровое в желании часами говорить про крючки, лески, поплавки, подсечки и тратить время на поиск новых мест клёва.

      «А давай рванем на Сухую протоку? – загорался Борис, начиная меня уговаривать. – Вода спала, там сейчас карась – во-о-о!» Или: «Айда на Чистую! Там сазан – во-о-о! Мы там перемёт поставим».

      Я соглашался рвануть и на Сухую, и на Чистую, да хоть на все протоки по очереди, поскольку отвертеться было невозможно. Ну куда деваться, если у друга ― перемёт? Этот пресловутый перемёт представлялся мне натянутой в воде пулемётной лентой, на которой вместо патронов висело множество крючков с десятком дергающихся на них рыбин с выпученными глазами. Этакий вариант испанского пыточного устройства времён инквизиции! Но я знал, что надо соглашаться, причём быстро и сразу ― иначе Борис не отстанет.

      В моём окружении фанатов рыбной ловли хватало – и отец, и сослуживец