Эхо. Юрий Сбитнев

палатке душно и жарко. Васька лежит на надувном матрасе, подсунув под локоть чёрную от копоти подушку, чихает и кашляет. Громко жалуется на «эпидемию гриппа», которая косит всех без разбору. Но лицо весёлое, довольное, и он, демонстрируя нам, пьёт лекарства, высыпав с десяток таблеток в маленькую мягкую ладошку. Смачно жуёт, щурится:

      – Спирт есть?

      – Нету! Нету! – говорит Борис. – Нынче сухой закон.

      – Лекарство на спирту должно быть, – объясняет Шурка.

      Жена его разливает по кружкам чай, раскладывает подмокшие куски сахара, чёрные сухари.

      – Всё тайге, тайге! Подохнешь в тайге этой! Где условия? – громко кричит Коля Бобыль, ни к кому не обращаясь. Но его никто и не слушает.

      Пьём чай, смеёмся, болтаем ни о чём. А Коля Бобыль всё кричит:

      – Ты условий создай! В тайге нету условий! Подыхай! Жену не видишь. Детей не видишь… Какая жизнь, а?!

      Ни жены, ни детей у Бобыля нет.

      – Волк умный, – говорит Васька. – Научно-технический прогресс знает!.. Ты летишь, – Васька обращается к командиру, – он слышит. В снег ляжет и лежит. Закопается, сволоть.

      – Не выпугнешь? – спрашивает Борис.

      – Нет.

      – Выпугну, – говорит командир. – Не стерпит. Моя керосинка, чёрт-те как гремит – мёртвого поднимет. – И вдруг весело ко мне: – Улетали – ей шесть часов оставалось. Три часа сюда летели. Значит, три осталось.

      – До капитального, что ли?

      – До списания! Всё, точка. Отходила. А машина лёгкая, хорошая. Может, купим в складчину?

      Я отказываюсь.

      – А жаль, – говорит Борис. – Недорого, Николаич, подумай. Жаль в утиль.

      – Продай мне, – вдруг говорит Шурка.

      – Почему в палатках живёте? – спрашиваю у Васьки.

      – Дают, – отвечает. – А где же жить?

      Палатки большие – экспедиционные, добротные, с окошками и хорошо запахивающимися двойными пологами. Но натянуты небрежно, кое-как, без умения. Чёрные, проржавленные трубы выткнуты в одно из окошек. В палатке грязно, куль у входа с белой дорожкой просыпанной муки, обрубки полуоттаявшего мяса, старая одежда, бродни кучей, поломанные, застеленные стегаными одеялами раскладушки с чёрными постелями на них.

      – А в чуме чего не живете?

      Шурка задумался ненадолго, но с ответом нашёлся:

      – Строить надо…

      – А ты умеешь?

      Коля Бобыль закричал, замахал руками:

      – Не умеет он! Ни хера не умеет! В интернате жил! Там печка, кроватки, жратва от пуза! Он чума настоящего не видел. Зачем ему чум? Он в интернате жил. Ни хера не умеет…

      – А ты умеешь? – спрашиваю.

      – Я всё умею!.. Но не хочу… Условий нету! Где забота о человеке? Вон Васька гриппом болеет. Эпидемия. Завтра я заболею, потом Шурка, потом Танька и дети. Все подохнем! Нет заботы? Не хочу чум строить, не хочу тут жить…

      – Рация испортилась, – говорит Шурка.

      – Никому дела нет! – кричит Бобыль. – Сяду с вами на вертолётку и улечу.

      – Я тебя не возьму, – говорит командир. – Тебе работать надо. Ты ведь сколько в центре без дела шатался. Месяц? Два?

      – Его