Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля. Владимир Лузгин

отмытым дождями позвонкам и суставам,

      Чьи владельцы ковали Советский Союз.

      «Гуси-лебеди! Чайки-вороны…»

      Гуси-лебеди! Чайки-вороны,

      Ну и прочие, кто не прочь,

      Если слух прошёл во все стороны,

      Как товарищу не помочь.

      Солнца луч ещё искрой острою,

      Малым пятнышком зыркнул чуть,

      Сторожей ночных стая пёстрая

      Так и бросилась мне на грудь

      Я лежал во мху и помалкивал,

      Без сомнения, что добьют,

      Коли коршунов клёст расталкивал,

      Да и горлицы тут как тут.

      Солнца луч ещё даже венчиком

      Не сумел в траве рассиять,

      По делам своим к малым птенчикам

      Разлетелась пернатая рать.

      Гуси-лебеди! Чайки-вороны,

      Ну и прочие, кто не прочь,

      Если слух прошёл во все стороны,

      Как товарищу не помочь.

      Д

      «Да, волк-одиночка. Пустынник и странник…»

      Да, волк-одиночка. Пустынник и странник,

      Годами и ветром по миру гоним.

      Но если я чем-нибудь стрелян и ранен,

      То только лишь взглядом небрежным твоим.

      Да, волк-одиночка. Схизматик и схимник,

      Не вынесший клятв и зароков пустых.

      Но если не холоден мне снежный зимник,

      То только от прошлых объятий твоих.

      Да, волк-одиночка. Чарун и чудесник,

      Уставший и грустный седой соловей.

      Но если даны мне от господа песни,

      То только во славу улыбки твоей.

      Да, волк-одиночка. Банкрот и растратчик,

      Напрасно мечтавший о дне золотом.

      Но если умру, незаметно и кратче,

      То только, чтоб ты не узнала о том.

      «Дабы друг не дрогнул пред бедой…»

      Дабы друг не дрогнул пред бедой,

      Дабы гордо ржал и бил копытом,

      Напои колодезной водой

      Скакуна каурого досыта.

      Не жалей ядрёного овса

      И пшеницы золотой отборной,

      Чтоб горели чёрные глаза,

      Словно угли дьявольского горна.

      Хлеб нарежь и круто посоли,

      Намешав на витаминах с йодом,

      Дай из рук, погладь и похвали

      Стать его, походку и породу.

      Бархатом протри луку седла,

      Затяни пурпурную подпругу

      И надень стальные удила

      Своему единственному другу.

      «Давно у милой я в долгу…»

      Давно у милой я в долгу

      И с каждым часом всё сильнее,

      Да и, наверно, не смогу

      Всецело расплатиться с нею.

      За губы, что, как плод в раю,

      Доныне пахнущие мёдом,

      Волнуют плоть и кровь мою,

      Желая или мимоходом.

      За эти карие глаза,

      Отведшие невзгоды мимо,

      Когда житейская гроза

      Казалась непреодолимой.

      За руки, чем душа моя

      Из бездны выхвачена смело,

      И, чтоб в себя вернулся я,

      Согрето зябнувшее тело.

      За