Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля. Владимир Лузгин

жакет,

      А на мне разрывала рубашку.

      То ль намеренно, то ль невзначай,

      От безумия губы спекутся,

      Если это любовь – отвечай:

      Что тогда в этом мире паскудство?

      Не спроста дьявол выделил нас,

      Двух, единственных в целой России –

      Вот я гляну в последний раз

      И увижу тебя впервые.

      Грудь и бедра, и тонкий стан,

      Как положено быть фигуре,

      И, приложенные к устам,

      Пальцы в розовом маникюре.

      Но возьмёшься за старое, мразь,

      Зря ли куплен тэтэшник на рынке,

      Вот и ляжешь в осеннюю грязь,

      Как и должно дешёвой картинке.

      Е

      «Евангелие мучу до утра…»

      Евангелие мучу до утра,

      Заучивая целые страницы,

      Хотя меня осенняя пора

      Зовёт скорей в сегодня возвратиться.

      Зелёною листвою застлан мох,

      Ей жить да жить, но северное лето

      Короткое, как человечий вдох,

      Похоже, и не думает про это.

      Чего ему, коль выполнена цель,

      И семена надёжно укрывая,

      Фырчит себе сентябрьская метель,

      Как под жокеем лошадь беговая.

      «Едва живой – сужу по разговорам…»

      Едва живой – сужу по разговорам –

      Почти не вылезая из пивной,

      Был Франсуа бродягою и вором,

      За что и поплатился головой.

      Его ловили мэры и приходы,

      Готовя суд и грозный приговор,

      Когда, покинув каменные своды,

      Искал спасенье по лесам меж гор.

      Гордясь тем, что друзья не продавали,

      А девушки пленительнее фей,

      Как весело с такими на привале,

      Как сладко спать под пологом ветвей.

      Но, главное, конечно же, не в этом,

      Чего бы не кричали за спиной,

      Был Франсуа изгоем и поэтом,

      За что и поплатился головой.

      Пусть удалось осмеянным монахам

      Втоптать его в им родственную грязь,

      Он, даже оклеветанный, без страха

      Смерть встретил, как в насмешку веселясь.

      И пусть стихи не принесли удачи,

      Нет менестрелю дела до неё,

      И до дворцов, где краденное прячет

      Безликое, как моль и тля, ворьё.

      Ведь разве импотентам и калекам

      Понять дано, хоть волк тамбовский вой,

      Был Франсуа свободным человеком,

      А за свободу платят головой.

      «Ей мягко спится, кушается всласть…»

      Ей мягко спится, кушается всласть,

      Когда, разврат считая за отвагу,

      Поэзия, как девка, продалась

      Холёным хамам-клоунам аншлагов.

      Но так и мы, в бездействии своём,

      Готовы оправдать шальные души,

      Бухими, обличаем и орём:

      Ни дать, ни взять – провидцы и кликуши.

      А протрезвев, очухавшись, молчим.

      Развратные, убогие, слепые,

      Потомкам недоразвитым своим

      Вбивая в темя мифы вековые.

      Чтоб вместе с ними, прячась