Несъедобное время. Мария Фомальгаут

здесь была городская ратуша, а у них там была тюрьма – это я уже потом догадался. Там, в здании, во двор которого меня вывели, и даже не дали повязку на глаза.

      А сегодня перекрыли центр города, как от улицы Фонаря, так до Рассветной – нам ничего не объяснили, как, почему, зачем, просто перекрыли и всё. Там что-то происходило, хлопали выстрелы, кажется, даже взорвалось что-то – но нам ничего не сказали.

      Наутро я снова пришел туда, где меня расстреляли – но в это утро меня не расстреливали. И на следующее утро. И на следующее. Позже я подметил, что меня расстреливали по пятницам – выводили в тюремный двор, и командир говорил своим солдатам – пли. Что странно – одет я всегда был по-разному. Пару раз солдаты увидели меня – первый раз, когда это случилось, у меня душа ушла в пятки, я думал, меня тоже прихлопнут – нет, они убили только того меня, который стоял у стены.

      В августе нас снова повели закапывать трупы, я снова не удержался, посмотрел в лицо умершего, свое лицо, – только на этот раз не получилось сделать это тайно. Бригадир заметил, что я смотрю в мертвое лицо, забормотал что-то, что если не хотите, можете не закапывать, да кто ж знал, что вы тут…

      Я хотел спросить у него, почему я – тут, но он отвернулся, он не хотел говорить.

      В этом месяце еще два раза перекрывали улицы, там стреляли, но я не знал, кто и в кого.

      Когда я вернулся домой, я был уже дома. Я вошел в квартиру и оторопело уставился на себя, сидящего в кресле. Я встал с кресла и пообещал, что уйду, когда пробьет полночь.

      В пятницу я хотел прийти в тюремный двор, но улицу перекрыли – как будто догадывались, что я хочу сделать. В следующую пятницу я снова пришел туда – но на этот раз в тюремном дворе никого не расстреливали. А на следующую пятницу я и вовсе не смог найти тюрьму и тюремный двор – реальность смеялась надо мной, она понимала, что я задумал.

      Но на следующий день нас повели закапывать умерших – и у одного из них снова было моё лицо…

      Третий Дрим

      Облака.

      Здесь.

      Совсем рядом.

      Если это облака, а не что-нибудь, какая-нибудь пена морская…

      Ульма не видит.

      Не понимает.

      Челнок тоже не понимает.

      Добротный челнок, умный челнок, еще отец Ульмы челнок этот делал, сыну передал.

      А теперь вот смотрит челнок на бесконечную полосу облаков – и не понимает.

      Двести километров.

      Это челнок говорит.

      Умный челнок.

      Вот и говорит.

      Ульма не верит себе, Ульма пробует на языке такое странное, такое непривычное – двести километров.

      Не двести миллиардов. Не двести тысяч. Не тысячи.

      Двес-ти.

      Километров.

      Не световых лет, нет.

      Ульма хочет протянуть руку, коснуться обетованной земли, кажется, её можно достать рукой.

      Спохватывается.

      Сжимает штурвал.

      Сто