Несъедобное время. Мария Фомальгаут

оправдывается, сонник сам не знает, как так вышло, что не послушались люди, не повернули люди, а вон как – одни говорят – вперед, другие говорят – назад.

      А цель не сердится.

      Вот это вот самое странное.

      Не гневается цель.

      Смотрит на сонника, ну как смотрит, у цели глаз нет, и лица нет, и ничего нет, а вот – смотрит.

      И говорит соннику:

      – Молодец.

      – Ну а как ты хочешь… цель-то, она как живет?

      Смотрю на вражеского сонника, – мда-а, разобрало его винишко, разобрало, надо же как развезло с одного бокальчика…

      Пожимаю плечами:

      – Ну, так и живет… сны снит…

      – Сны-ы-ы… это раньше было, когда цель молодая была, сильная… сейчас-то состарилась цель, сейчас-то мало ей сна, чтобы потом орали – назад…

      Меня передергивает. Моя цель орет – вперед.

      – Я, вроде слышал, что цель наоборот, чем больше живет, тем сильнее становится…

      Бред собачий… так вот… цели надо, чтоб за неё дрались… чтоб умирали за неё, понимаешь? – Только так она сильнее становится…

      – Вот те на….

      – А ты как думал?

      – Да вообще как-то не задумывался… ну цель и цель…

      – Не заду-у-умывался он… на хрена только держат таких вообще, не задумывался он… у нас Цель только так зверствует, требует, чтобы идеи ей новые подкидывали… а кто молчит, глазами хлопает, того гонят к хренам собачьим…

      Чужой сонник не договаривает, чужой сонник что-то чует, что-то видит, быстро с него хмель сошел, побледнел сонник, да что с тобой такое, тебе хоть вино пить можно, друг любезный, или ты сейчас с сердечным приступом свалишься…

      Не валится. Показывает в темноту, хочу спросить, что там, не успеваю – понимаю.

      Цель.

      Только еще не понятно, моя или его.

      А нет.

      Понятно.

      Моя.

      Или…

      Не…

      Его…

      Или…

      Обе. Обе цели смотрят на нас, углядели, увидели, унюхали, учувствовали, вот они, работнички наши, сидят, винишко пьют, болтают…

      Сжимается сердце. Думаю, как это бывает, когда убивают, когда не люди убивают, эти-то меня только так били, а когда убивает цель, это будет новенькое что-то, это я только со стороны видел, вот только что был человек – и нет его, ну разве что звякнет, упадет на пол пряжка ремешка или горсточка монет, один раз зубной протез упал…

      Колотится в висках – бежать, бежать, бежать, куда бежать, зачем бежать, как будто на челноке можно куда-то убежать…

      – Пойдем.

      Это цель.

      Моя цель.

      Смотрит на меня, говорит:

      – Пойдем.

      Не знаю, что делает вражеская цель, но, похоже, тоже говорит своему человеку – пойдем.

      Расходимся. Цели разрешают нам пожать друг другу руки, откланяться. Отчаянно соображаю, почему цели не убили нас здесь и сейчас, чего они ждут, чего-чего-чего, или еще помучить хотят, или еще что…

      Вхожу в покои цели, тут надо что-то говорить, какие-то оправдания, извинения, наскоро сочиняю какую-то неумелую ложь, да я вообще не знал, что это сонник вражеский, да это Кирюха, да мы с ним еще в школу ходили, это