Маргарита Бургундская. Мишель Зевако

к друзьям присоединились и Буридан с Бигорном.

      – Когда ж вы вышибете эту чертову дверь?! – ревел Мариньи.

      – Эй, Бигорн, ты заслужил бедрышко, – вскричал Готье. – Буридан, возьми это крылышко. Что до моего брата Филиппа, то его питает любовь.

      Буридан голоден не был, но его мучила жажда, что он и доказал. Бигорн же принялся уничтожать бедро, ворча:

      – Клянусь святым Варнавой, у меня и так уже живот, что та бочка; но, поскольку неизвестно еще, когда нам доведется отужинать, то, полагаю, будет благоразумнее отобедать дважды.

      – В полночь, – промолвил Буридан, – нам нужно быть в особняке Валуа, не забывайте.

      – Черт возьми! – воскликнул Готье. – Я это тем более не забуду, что на этот вечер у меня было назначено свидание с Аньес Пьеделе.

      – Клянусь достопочтенным кюре из Сент-Эсташа, мы там будем! – сказал Бигорн.

      – Мертвые или живые! – добавил Гийом.

      – А что – логично! – заметил Рике. – Так как в полночь нам нужно быть в доме Валуа, а живыми мы отсюда вряд ли выйдем, мы отправимся туда мертвыми. Что ты на это скажешь, Буридан, бакалавр чертов, который защитил бы и докторскую по логике, дай тебе королева Маргарита еще немного времени?

      Дверь наконец слетела с петель, и за нагромождениями укреплений возникли разъяренные лица осаждавших.

      – Господа, – проговорил Буридан, подходя ближе.

      По жесту Мариньи жандармы смолкли.

      – Господа, – продолжал Буридан, – мои друзья и я, мы советуемся по поводу тех встреч, на которые мы приглашены этим вечером. Окажите услугу: помолчите пару минут, а то вы так истошно орете, что мы едва друг друга слышим.

      Люди Мариньи разразились гневными воплями, к коим примешивались оскорбления, которые, приведи мы их в тексте, современный читатель нам бы вряд ли простил, разве что если бы мы использовали латынь или греческий.

      – Такого и на ярмарке в Ланди не услышишь! – присвистнул Гийом.

      – И даже на свином рынке, когда в бурлящие котлы бросают поросят с отрубленным окороком, или евреев, у которых отняли все их золотые экю.

      Новая порция ругательств встретила эти слова Рике Одрио, который безмятежно опорожнил кубок. Но Мариньи взмахнул рукой. И посреди этой горланящей толпы вновь воцарилась тишина.

      – Жан Буридан, – промолвил первый министр, – я даю тебе час. Пока можешь быть спокоен, но потом тебе придется предстать перед судом короля.

      – Мариньи, – сказал Буридан, – я даю тебе месяц, так как, по слухам, именно такой срок отвел Филиппу Красивому мессир Жак де Молэ, но потом тебе придется предстать перед судом Божьим!

      Буридан развернулся, и шестеро осажденных товарищей уселись за стол.

      – Покончим же с обедом! – сказал Буридан.

* * *

      Сгустились сумерки. В том зале, где находились Мариньи и его люди, зажгли факелы, которые отбрасывали красноватые отблески на стальные кирасы и оружие, но соседняя комната с осажденными оставалась погруженной во тьму.

      Мариньи над чем-то