Страшное дело. Тайна угрюмого дома. Александр Цеханович

пробежал по деревьям, и вершины их грозно зашумели, словно негодуя на кого-то.

      Сламота опять поднял Краеву.

      – Пойдемте! – глухим голосом сказал он, повернувшись к дому. Сомнение бог знает в чем и отчего росло в душе до степени нервной тревоги.

      Солнце задвинул край дождевой тучи, и в парке стало темно.

      Ветер шумел по верхушкам сосен и берез.

      Они шли молча.

      Горе лишает рассудка

      Сламота вышел на прогулку без чаю, немного взволнованный.

      Рана, нанесенная Шилову в грудь, оказалась далеко не такой пустячной, как сперва предполагал доктор.

      Конечно, нечего было и думать о каких-нибудь роковых последствиях, но все-таки у больного открывалась маленькая лихорадка, и врач объявил, что он должен пробыть в постели несколько дней.

      Граф любил Шилова, как родного сына. И это несчастье, происшедшее с ним, отразилось сильно на его моральном состоянии.

      Сегодня, какой-нибудь час назад, между ним и раненым, когда он зашел к нему узнать о здоровье, произошел довольно неприятный разговор.

      – Я не перенесу этого, граф! – сказал Шилов.

      – Чего?…

      – Этого сознания причиненного вам убытка.

      – Но Боже мой! Разве вы виноваты?…

      – Несчастный всегда виноват.

      – Полноте.

      – Нет, нет, граф, не говорите!.. Эти сто тысяч, если они не найдутся, если преступник или его сообщники, а может быть и сообщница, жена его, не захотят возвратить вам… мне ничего не остается, как подвести последний итог наших счетов с вами…

      Шилов отвернулся к стене и замолчал.

      Старик знал твердый и энергичный характер своего управляющего и поэтому в последних словах его услышал намек, заставивший его содрогнуться.

      – Дмитрий Александрович! – сказал он, потом подумал минуту и вдруг, тяжело дыша, сказал: – Дмитрий! Если уже так… если тебя так заботит этот пустяк, то вот же, что я тебе скажу. Знай, что большая часть моего состояния после смерти моей принадлежит тебе и ты потерял не из моих, а из своих денег.

      По мере того как граф говорил это, впервые называя Шилова на «ты», лицо последнего делалось все бледнее и бледнее… И вдруг от слабости или от чего другого локоть его подвернулся, и он со слабым стоном упал на подушки.

      Сламоте показалось, что он умер.

      Старик вскочил, хотел кинуться к звонку, но раненый вновь открыл глаза и слабым жестом остановил его.

      – Ничего! Это так! От слабости!.. – прошептал он… – Пройдет!.. Уйдите… оставьте меня на несколько времени одного… что, что вы сказали?… Я… – Шилов, видимо, делал над собой какие-то страшные усилия, он боролся со слабостью… и, к удивлению графа, стал побеждать ее. По крайней мере, лицо его из бледного вновь окрасилось. Теперь он лежал неподвижно, нахмурив брови и глядя пристально в одну точку.

      Граф, увидя эту перемену и решив, что это волнение было естественным следствием его слов о наследстве, сам нашел, что лучше оставить больного на несколько минут в покое.

      Но