Костя Косолапов. Начало. Владимир Анатольевич Пшеничников

десяток себе завести. Остальное придётся на хлеб-соль, на школьное обмундирование дочке приберечь. Помереть вам родня не даст, надеюсь, но будущее ваше представляется мне туманным и серым. О причине переезда соврать как-нибудь так не сумеете, на бирже разговаривать с вами не станут, пособии-рапсодии, как добровольные переселенцы, забудьте – и что в остатке?

      – Ну, подвернётся же какая-нибудь работёнка.

      – Не подвернётся, – заверил Борис Петрович. – Никакой там работы никому в целой округе никогда уже не будет: земли занял синдикат, наезжают сезонно отряды, да и сеют-то, в основном, семечку. Разве что тебе, Геннадий, на какую-нибудь дальнюю стройку податься, к узбекам в подручные. Некоторые наши подались, но как сгинули.

      Ещё какое-то время нагонял он жути попутчикам, но ближе к Берёзовке дорога совсем разладилась, и пришлось поберечь хоть язык на ухабах.

      Домой Борис Петрович возвратился на закате с привычным ощущением толково и прибыльно прожитого дня. Он уже запирал гаражные ворота, как вспомнил вдруг о Маше Косолаповой. Можно было, конечно, сейчас же доехать и доложить вкратце обстановку в городе, но неясные предварительные соображения следовало обмозговать детально и не спеша. Главное, совсем не известно, как её увалень в городе приживётся.

      * * *

      На зарядку телефон запросился часа за два до побудки. Сначала его курлыканье совпадало с аккордами воинского храпа и приступами сонных бабьих лепетаний, но скоро метрические сигналы стали попадать в мертвецкие паузы живой человеческой музыки, и Мозговой их услышал. Протянул руку, поднёс телефон к правому глазу и разглядел задачку по теме совершенно иррациональных чисел – 04:13. Сулфайет-твою-тамару! Вот же что он должен был сделать сразу, как вернулся вчера с маршрута. Да, и плюс отбриться – напомнила зазвеневшая под ногтями щетина. Теперь надо было тащить журавля на зарядку. «Хорошо ещё, что не пьём, подшитки», – сформулировал Мозговой, оглядев спящую подругу. Вразрез с жалкенькими постанываниями, лицо Веры Васильевны изображало обличительную непреклонность. Прореженные брови её сурово сходились к берегам довольно глубокой складки поперечной мысли на переносице. «Тебя не разжалуют, Мозговой, теперь тебя точно посадят», – раз десять повторила жена за один только вчерашний вечер, и это было далеко за пределами его понимания. Ну, если ты сама живёшь с маршрута, кормишь дочь, ботана-зятя и внука Стёпку, то почему ты не можешь хотя бы помолчать, если уж окончательно заблудились нужные слова в фиолетовых облаках твой химзавивки?

      Мозговой пристроил телефон на зарядку и отправился будить унитаз. Потом у него защипали костяшки правого кулака под струёй холодной воды, и он наконец проснулся. Не вовремя, но окончательно. И пошёл курить на воздух.

      Лоджия смотрела на запад и была ещё по-ночному темна. Когда-то ему нравилось, покуривая тут, как бы грустить о родном далёком приволжском крае, потом – посылать сигналы таким же одиноким курильщикам из противоположного дома, таким же кускам,