Внучка берендеева. Третий лишний. Карина Демина

Не исцелит. Не одарит красотой, здоровьем…

      Холоден мертвый пепел.

      Жаден.

      Коснись, и, теплом человеческим разбуженный, тепло это станет тянуть, желая сам согреться, да не выйдет…

      – Слышал. Как интересно. И откуда, позволь узнать?

      Арей хотел было солгать, но язык прилип к небу, а голова налилась свинцовою тяжестью. Стоит. Держится на ногах он. Но как стоит? Как держится? Не иначе – чудом.

      – Говори, – велела царица.

      И псина у ног ее зарычала глухо.

      Арей мотнул головой и зубы стиснул.

      Навалилось.

      Дурное. Клятое. Землей тяжелой, могилой каменной. Ни вдохнуть, ни выдохнуть… и чего упрямится? Запретное знание? Само – еще нет… в той книге сказывалось о заклятьях изведенных, коии в прежние времена частенько встречались, но после были внесены в особый список.

      Как и те, кто баловался ими.

      А что с ними стало?

      В книге стыдливо упоминалась воля царская…

      – Не упрямься, – попросила царица-матушка, губы облизав.

      А личико белое, губы же красные, что соком измазанные. И глаза блестят жадно, как…

      – Книга… в библиотеке. – Арей вытер кровь, что из носу потоком хлынула. – Наткнулся как-то… «Медные колокола, или Повествование о временах темных».

      – В библиотеке, значит… в иных библиотеках много интересного сыскать можно. А название красивое… как думаешь, если попрошу, перепишут?

      – Д-думаю, перепишут.

      Кровь на черном не видна. И Еська, который рядом держится, взгляд отвел. Не видит? Или не желает видеть? Собаки. Магии этой… силы… она, хоть царица, но разве вправе примучивать человека, который ни в чем-то не виновен?

      …а ведь в мужское платье одета.

      Сразу Арей этого не заметил, а теперь вот… как есть… и не азарские широкие шальвары, которые и не сразу угадаешь, что шальвары, а не юбки хитрого крою, но самые обыкновенные. В узкую полоску. И кафтанчик бурый, суконный.

      На царице?

      – Извини, боярин. – Она смотрела с усмешкой, и подумалось, что в самые мысли глянула, а если и нет, то глянет еще. Что увидит? – Интересно мне стало. Такая ненависть лютая, которая человека руки в запретной волшбе замарать толкает, не каждый день встречается. К счастью…

      – Думаете… на меня она готовила?

      – А на кого ж еще? – Царица подняла руку, отряхнула, избавляясь от серых нитей. – Мне-то, конечно, шепчут, будто бы вознамерилась Ксения Микитична сыновьям моим навредить… дескать, у сыночка ее тоже кровь для наследования годная, да только в это не верится…

      – Почему?

      – Чутье… уж прости, но ему я верю больше, нежель дознавателям. Не было в ней честолюбия. Да и любила она сына… очень любила… но любовь эта глаза ей не застила. Понимала, что нет в нем того стержня, который и царство удержит, и самому удержаться позволит. А потому… получи Игнат корону, сломался б под тяжестью ее… нет, другого ей желалось. А ты мешал. И ныне понятно стало чем. Свиток не выкинул?

      – Нет.

      – Замечательно. Отдашь моему человеку. Но в терем явиться тебе надо будет…

      – Зачем?

      Пес глухо зарычал: не стоит