Influenza. Лирика. Анатолий Жариков

правил африканский тамада,

      имея скулы древней пирамиды.

      И если кто-то суесловил, да

      был битым.

      Здесь чувства и огромные глаза

      расписывали Босх и Врубель,

      и опускалась чёрная звезда

      собаке в руку.

      Здесь было место для убогих всех;

      весна цвела, гниение отбросив,

      и жрал стихи в камине красный смех,

      обезголосев.

      ***

      Василю Стусу

      Поколенью заплёванных улиц, стандартных домов

      посвящаю победный свой хрип над судьбою; отрыжку

      всех великих затей громадья и могил без гробов

      возвращаю, как фраер фартовый, наличкой

      той великой державе закрытых решётками глаз,

      наши спины ласкавшей когтистою лапой самицы,

      забывавшей про имя, крестившею цифрою нас,

      где друг дружке аукнуть, и было в лесу заблудиться;

      отрывая от локтя помятое дверью крыло,

      прижимая к губам, как бомжара с горилкой посуду,

      где метались солёные зубы меж выбитых слов,

      сохраняя в последнем сознанье «я всё-таки буду»,

      я, рождённый садовником быть, белых роз

      воспеватель, выхаркивал строчки о мрази;

      в новый век созидателей новых фантазий

      старый город каштанов меня, разыскав, перенёс.

      ***

      И день не заберёт, не даст,

      и ночи не дано её измерить,

      создать такое можно только раз,

      не зная самому, что с этим делать.

      ***

      От жажды умирали над ручьём

      тянули нескончаемую требу,

      кривили губы чёрные: «За що?»

      и не было руки делить семь хлебов.

      ***

      Боже мой, я скажу, когда мне надоест

      подниматься по грязным ступенькам подъезда,

      долго звякать ключом, в дверь ввалившись, засесть,

      не раздевшись, в берлоге, в окопе, в насесте.

      Я скажу, когда горькою станет вода,

      кислым хлеб, когда муха за рамой

      станет белой, а с неба ночная звезда,

      отгорев, упадёт на траву за оградой.

      Я шепну, когда длинная тень по углам

      перестанет метаться и станет короче,

      разговор, как ни кинь, начинается там,

      где кончается слово и ставится точка.

      Я откроюсь, что славил пустые углы,

      петлю куртки, а не обитателя оной,

      улыбался простою оттяжкой скулы,

      ждал не писем, скорее, шагов почтальона.

      Но я был приобщён и к иной красоте

      в те минуты, когда и не думал об этом.

      Что скрывать мне в твоей неземной пустоте,

      когда стану невидимым в этой?

      ***

      Шесть снопов собрал, вяжу седьмой,

      никому не нужный, будет мой.

      Продолжая наблюдения

      Осень – изношенная одежда лета,

      каждый второй в государстве лишний,

      и спутник необходим планете,

      как фига пустому карману нищего.

      Фаллос –