Influenza. Лирика. Анатолий Жариков

не кричит и не бьёт себя в грудь кулаком

      и только глядит, игнорируя ваши вопросы.

      Всё дело за светлым, сыпучим как звёзды, песком.

      И падает свет, как последний глагол дикоросса.

      ***

      От Валерия до Иосифа

      две войны да стихов россыпи.

      В новом веке, после Иосифа,

      все поэзии несерьёзные.

      Что поэзия? В зеркале трещины,

      красоту растерявшие, в сущности.

      Плохо пишут красивые женщины,

      некрасивые пишут глупости.

      Всё пройдёт (Соломон, Бруно…),

      что нам вытереть, если не плюнут?

      ***

      Говорил: не шуми, не дыши, притаись,

      притворись, что не знаешь ничем, ни землёю, ни деревом;

      не услышала, не поняла, и дворовая кисть

      обдирала по-чёрному небо, дороги по-белому.

      Как лицом перед краем, листом стервеней на ветру,

      дуй на слабые, тонкие, нежные, славные пальцы.

      Научиться, как в бубен, башкой ударять в пустоту,

      уходить одному в темноту и её не бояться.

      Продолжая наблюдения

      Мясник тем и отличается от врача,

      что не оставляет в теле меч, а

      дождь гораздо шустрее снега, верно,

      так как последний родитель первого.

      А может как раз всё наоборот,

      хотя какая разница, что попадает за шиворот.

      После дождя – лужи, после снега – лыжня,

      после жаркой любви – малышня.

      В словаре слова, у грека

      чебуреки и лодка через реку.

      У кавказца кинжал, жена и сакля,

      у немца война, футбол и пиво.

      У запорожца оселедец и сало,

      у русского ни хрена, но всё равно красиво.

      У прозы зубная боль, у стиха рифма,

      можно допрыгать до самого Рима.

      ***

      Я шёл по улице, там синтаксис упал

      до подошвы, как в дни войны УПА,

      стиха, и языки пылили

      на в лужах расцветающие лилии.

      Поскольку день по курсу равен ночи

      был, был сентября конец, и строчки,

      как листья, без стыда горели

      и шелестели, как бельё в постели.

      На рифму вся осмысленность легла,

      убогой, ей невыносимо было

      нести за слогом уличную силу,

      ломая два серебряных крыла.

      ***

      Врут, как и прежде, Басё,

      блудят и гадят,

      но поднимай чернозём

      туши в тетради.

      Псы в ту эпоху ли,

      суки ль в эпоху Сталина,

      как далеко ушли

      твои сандалии?

      Ни хайку, ни танка

      храм не разрушат,

      время нальёт в стаканы

      чай ли, саке, и слушаем:

      из твоего далека

      с бамбука на ивы ветку

      переливаются три стиха,

      привет нам.

      ***

      На покатых скамейках пустынного ожидания,

      под нависшей над вами электросетью;

      у ж/д платформы запах