Соло на ундервуде. Соло на IBM. Сергей Довлатов

его:

      – Где же твоя невеста – юная зеленая гусеница?

      И тогда Валера Попов ответил:

      – Опротивела!»

      Губарев поспорил с Арьевым:

      – Антисоветское произведение, – говорил он, – может быть талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение, если даже оно и антисоветское, все равно бездарное.

      – Бездарное, но родное, – заметил Арьев.

      Пришел к нам Арьев. Выпил лишнего. Курил, роняя пепел на брюки.

      Мама сказала:

      – Андрей, у тебя на ширинке пепел.

      Арьев не растерялся:

      – Где пепел, там и алмаз!

      Арьев говорил:

      – В нашу эпоху капитан Лебядкин стал бы майором.

      Моя жена спросила Арьева:

      – Андрей, я не пойму, ты куришь?

      – Понимаешь, – сказал Андрей, – я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.

      Чирсков принес в издательство рукопись.

      – Вот, – сказал он редактору, – моя новая повесть. Пожалуйста, ознакомьтесь. Хотелось бы узнать ваше мнение. Может, надо что-то исправить, переделать?

      – Да, да, – задумчиво ответил редактор, – конечно. Переделайте, молодой человек, переделайте.

      И протянул Чирскову рукопись обратно.

      Беломлинский говорил об Илье Дворкине:

      – Илья разговаривает так, будто одновременно какает: «Зд'оорово! Ст'аарик! К'аак дела? К'аак поживаешь?..»

      Слышу от Инги Петкевич:

      – Раньше я подозревала, что ты – агент КГБ.

      – Но почему?

      – Да как тебе сказать. Явишься, займешь пятерку – вовремя несешь обратно. Странно, думаю, не иначе как подослали.

      Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так.

      Выпил я лишнего. Сел тем не менее в автобус. Еду по делам.

      Рядом сидела девушка. И вот я заговорил с ней. Просто чтобы уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан «Приморский», бывший «Чванова».

      Я сказал:

      – Любимый ресторан Куприна!

      Девушка отодвинулась и говорит:

      – Оно и видно, молодой человек. Оно и видно.

      Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось:

      «Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь, которым он ранил фашиста…»

      Широко жил партизан Боснюк!

      Встретил я однажды поэта Горбовского. Слышу:

      – Со мной произошло несчастье. Оставил в такси рукавицы, шарф и пальто. Ну пальто мне дал Ося Бродский, шарф – Кушнер. А вот рукавиц до сих пор нет.

      Тут я вынул свои перчатки и говорю:

      – Глеб, возьми.

      Лестно оказаться в такой системе – Бродский, Кушнер, Горбовский и я.

      На следующий день Горбовский пришел к Битову. Рассказал про утраченную одежду. Кончил так:

      – Ничего. Пальто мне дал Ося Бродский. Шарф – Кушнер. А перчатки – Миша Барышников.

      Горбовский, многодетный отец, рассказывал:

      – Иду вечером домой. Смотрю – в грязи играют дети. Присмотрелся – мои.

      Поэт Охапкин надумал