Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день. Владимир Черногорский

выстроил солдат один. «Отставной козы барабанщик» себя называл. Он с юности ушел воевать, да так и бросало его по свету, до той поры, пока все войны не закончились. Людям радость, а ему – горе. Мыкается по городам и весям, никуда приткнуться не может. Ведь кроме как стрелять-воевать и делать ничего не умеет. А кушать-то надо. И бабу – тоже. Прежде ему любая улыбалась, а нынче носы воротят – голодранец. Были б родители живы, дело другое. Да померли они, не дождались. Избу родственнички захапали. Остался солдатик один, как перст в целом мире: ни жены, ни детей, нет ни кола ни двора. Всего имущества форма да ружье со службы прихваченное. Бродил, бродил, словно леший, да и осел в наших краях. Что ему здесь приглянулось, про то неизвестно. Может, устал просто. Вырыл землянку, наподобие окопа, так и зажил. Хозяйства особого не обустроил, потому не было у него крестьянской жаднинки, одна лишь сноровка. Гостей не привечал – интересы, мол, разные. Солдатик-то многое на своем веку повидал, а деревенские кроме уездного фельдшера образованных людей и не встречали. Из живности обретался вокруг землянки волк, служивый его щенком приручил. Хитрющая бестия. Все о людях знал, оттого в капканы не попадался и флажки обходил. Кличку точно не припомню. Серый, наверное.

      Так вдвоем и коротали. Хотя нет, постой, была у солдатика одна забава – играл в войну. Один за себя и неприятеля. И тогда доносились до деревни выстрелы. Грибники и прочий люд, кому доводилось очутиться поблизости, различали крики, команды, даже стоны. Палили, правда, редко. Заряды вояка берег, все больше врукопашную. Как ему – одному – это удавалось, ума не приложу. После боя затишье длилось, бывало, с месяц, а то и три-четыре. Раны, видать, зализывал. А Серый, знать, помогал…

      Мужичек неторопливо свернул цигарку.

      История разбередила во мне жгучее любопытство и желание засветло навестить мистический хутор.

      – И не думай, – опять «проинтуичил» собеседник, – Уж столько лет минуло, а молва идет, что Хозяин али дух его по сей день в землянке обитает, Серый – стережет. Не ровен час под выстрел угодишь, а то – волк загрызет. Нет, не советую…

      Коньяк ли подействовал, шум ли ветра в кронах убаюкал, но когда я очнулся мужика и след простыл. Костер, умелой рукой настроенный, догорал ровно, с пониманием. Лопоухая спутница, свернувшись клубком, дремала возле рюкзака. Насторожился: «Всяко бывает…» Осмотрелся – ничего не пропало. На примятой траве лежал оброненный? кисет…

      Несломленные

      Список неприятностей на работе вытянулся в одну нескончаемую очередь, хвост которой еле подрагивал, зато голова кружилась в предвкушении новых рубежей. Дурной пример заразителен, и семейные неурядицы пыжились не отстать, срывали голос и аплодисменты соседей, но все одно едва поспевали.

      В таком «радужном» настроении я прибыл в деревню, перевести дух и поохотится. Остановился у знакомой бабули, коя проживала одна, если не принимать во внимание хромую курицу, бывшую некогда несушкой. И то правда, в сумрачном пятистенке буквально все подходили к определению