Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день. Владимир Черногорский

Посему сворачивайте с пахнущих мылом магистралей и ныряйте за пазуху, к сердцу поближе.

      Впотьмах с трудом различил невысокое крыльцо. Дверь раскачивалась на невидимом сквозняке. Вошел. Кашлянул. В ответ тишина. Нащупал выключатель. Дом, видимо, был когда-то сельской школой: рядом с засиженными портретами классиков скабрезности нацарапаны, порой остроумные. Под ногами шуршат пакетики из-под чипсов и ореховая скорлупа, тянет кислым. Так и есть – забегаловка.

      – Эй! Живой кто есть?

      – Вторая направо. Сейчас выйду.

      Физиономия мятой подушкой протиснулось откуда-то из темноты:

      – Турист?

      – Вроде того. Извините, что разбудил. Коньяк есть?

      Пока бармен ходил за бутылкой, наведался в оставшиеся аудитории. В одной ночлежка, в другой огромная печь, в третьей – на актовый зал похожей – вместо стульев расположились надгробия. Рационально. Все в шаговой доступности: поел, отдохнул, сожгли, похоронили. «Эхма, куда занесло! Видать, перешагнул через сегодня. Вчера, да, мы тратили уйму времени на дорогу, отвлекались на мелочи, но именно они и украшают жизнь, делая непохожей на математическую формулу. Если это наше завтра, то каким будет послезавтра? На какую из классных комнат повесят замок? Или перепрофилируют? Тогда во что? В любом случае прошу бар упразднить последним. Пусть хмельная душа мается невыспавшейся и непогребенной, зато не так тоскливо».

      – Давно путешествуешь, мил человек? – хозяин плеснул в щербатую чашку.

      Я часто задаюсь этим вопрос и не знаю, как ответить. В минуты кажущегося покоя – сидя на глобусе – мои мысли находятся в беспрестанном движении: то я индийский магараджа, то ученый-затворник или же, просто, настенные часы. И всегда равноудален от окружающих и самого себя, на границе между любопытством и безразличием. Моя память настолько избирательна, что в ней отпечатываются лишь ощущения, оставляя за кадром имена, даты и прочие условности. Спасают привычки: рабское следование им гарантирует минимальную сохранность, экономит усилия и расширяет горизонты для новых впечатлений.

      – Ваше здоровье! И повторите еще два раза.

      Сел за столик. Теперь закурим: пепельница справа, зажигалка в левом нагрудном кармане.

      Схематичность местечка к беседе не располагала. Рассчитался. Крутанул глобус. Adieu!

      – Мы стали богаче на золотой. Не поверишь, чокнутый заходил. Пятый раз за последние тридцать лет. Заказывает одно и то же, опять меня не узнал, и я опять его обсчитал. Такой же рассеянный, как и прежде.

      – Да, он совсем не изменился, – улыбнулась барменша.

      Она сладко потянулась и в пятый раз за последние тридцать лет уснула, не ворочаясь.

      Микро и макро в мокром обзоре о Любви земной

      На фотографии и за окном мир читается конкретнее, рельефнее. Мелкие детали становятся доступнее и приобретают совсем иное значение, нежели затерявшись в бездне подобных