Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день. Владимир Черногорский

имеет отношение к Любви между полами? Отвечу: прямое. Хочу, всматриваюсь, хочу – отложил.

      На белом

      И не было ему меры ни в грехе, ни в добродетели, ни в горе, ни в радости.

      И фантазия беспомощно разводила руками: извини, мол, загонял в поисках новых ощущений, истрепал, как любимую куклу, дай отдышаться либо, просто, уволь.

      И нудил разум: бросай колобродить, за спиной хаос, впереди край, и сам ты, словно кислое вино – ни тепла, ни радости.

      И выстудил осенний ветер головешки памяти, и начертал стартовую линию, и растворился в промерзших лужах, и позабыл отметить финиш.

      И замерло все округ, и стихло.

      И только сердце билось ровно, готовясь к очередному – может последнему – рывку.

      Мужчина забыл вынуть изо рта оставшиеся гвозди, бросил, не глядя, на диван молоток и отступил на два шага – именно так!

      Это фото не давало ему покоя с момента появления. Композиция, вроде, немудреная, но при любом изменении наклона тайный смысл происходящего уводил даже искушенного зрителя в новом направлении столь стремительно, что сосредоточиться не удавалось, и душа рвалась вслед, оставляя за кормой и фантазии, и разум, и день нынешний, и опережая, день грядущий. Рамка, в насмешку над нравоучительным – «держать себя в рамках», исполняла роль чисто вспомогательную, техническую, не в силах ограничить сакральный замысел художника. Супрематические квадраты Малевича смотрелись бы рядом столь же бесхитростно, сколь и ничтожно, ибо они холодны и асексуальны.

      «Да. Именно так!» – все, что успел подумать мужчина, прежде чем унестись вдогонку за Нинкиной, практически десятидюймовой, голой ступней подле спичечного коробка.

      Накануне

      – Не смотри на меня, словно председатель колхоза в понедельник. Делов-то – буряк не полил. Все одно ни чернослива, ни грецких орехов у нас нет, а самогон гнать условия не позволяют. Ты бы лучше вспомнил, куда картошку сажал. Соседи уже выкопали, – черный, как дурная примета, кот Васисуалий давно примерился к недоеденной плитке шоколада, но взять не решался.

      Сладкое любили все, но какао-бобы в очередной раз всходов не дали, по примеру хлебного дерева и косточек цитрусовых. Не помогли многочисленные обогреватели и крики чаек.

      – Навоз не тот, – так прокомментировал агро-фиаско ученый кот, – Хмурый он, безрадостный. Нет в нем атмосферы карнавала. Нищета есть, а веселья – пшик. Вот ведь что странно: на их родине тоже с голой задницей круглый год ходят, однако зубы целы и улыбаются. Нет, у нас не примутся – идеологический раздрай.

      – И не надо! – вспылил Петрович, – Плевать я хотел на этих туземцев! Никогда им не родить «Идиота», «Мурку» не отмочить! А «Утро в сосновом бору»? (вышло не совсем удачно: огородники живо представили Большую Плитку Шоколада и одноименные конфеты). Грусть, боль за все и сразу – только эти чувства