Рампа и жизнь. Леонид Леонидов

местам, я сам дал звонок, сам поднял занавес. А потом, через несколько минут, слегка загримированный, вышел на сцену. В зале водворилась мертвая тишина: никто не знал, что этот неизвестный молодой человек собирается делать.

      А я, с пересохшим от волнения горлом, но вытянувшись в струнку, подошел к самой рампе, откашлялся, поклонился почтеннейшей публике и так, с места в карьер, стал читать никитинского «Хозяина».

      Прочитал и вдруг слышу – гром аплодисментов.

      Успех кружит головы. Была не была! Пропадать, так с музыкой! Гортань деревянная, а тембр металлический.

      Я уже не только читаю, но и изображаю, действую, играю!

      То Апухтинского «Сумасшедшего», то «Белое покрывало», «Сакья-муни» Мережковского, а то и просто – никаких испанцев! – монолог Чацкого.

      Слушают, оказывается, сверх ожидания, даже внимательно.

      Слушают, сочувствуют, одобряют.

      Верхним чутьем угадываю – довольно лирики, пора перейти на легкий репертуар.

      Сказано – сделано.

      Попадаю в точку. Анекдот. Юмор. Чорт в ступе. Дивертисмент.

      Смех. Аплодисменты. Полное одобрение. А я опять перехожу на лирику, переключаю и себя, и публику. А сам тайком – на часы!

      Пятьдесят минут, как один сладкий миг! И даю условленный знак обалдевшему Мише. А тот трагическим голосом объявляет:

      – Антрррракт!!

      Стараясь подражать неподражаемому Шувалову, покидаю сцену, задергиваю занавес и иду в свою ложу (уборную), гляжу на себя в зеркало – загнанная лошадь! В дверь просовывается Миша, и в обеих руках несет выручку, жмет, прижимает, обнимает, рассказывает, что публика в восторге, что на Крещение спектакль необходимо повторить, что к тому времени возвратится примадонна, что Бахмут можно сделать золотым дном!..

      А я сижу и мучительно думаю, чем же в следующем отделении я буду занимать свою почтеннейшую публику? И невольно в душу вливается досада на мою «труппу», предательски бросившую меня и демонстративно сидящую на вокзале.

      А Эврипид, швырнув мне кассу, смывается, чтобы, как объяснил он потом, – подготовить публику.

      Подготовка заключалась в том, что вот, мол, приехала большая харьковская труппа, но в последнюю минуту случилось несчастье: труппа пила чай с вишневым вареньем и угорела от самовара. Из строя не вышел только один знаменитый Леонидов, который и взвалил на свои рамена всю тяжесть спектакля, весь форс-мажор.

      «Форс-мажор» действует на Бахмут магически.

      А у меня в запасе еще множество веселеньких историй, которыми кишит добродушный, сытый и обильный юг России.

      И во втором отделении я начинаю вываливать их, как раков из мешка.

      Публика, дай ей Бог здоровья, «реагирует», одобряет, ржет.

      Очарование успеха так велико, что мне уже хочется, чтобы спектакль никогда не кончился.

      И, когда занавес, наконец, опускается, я испытываю первую радость театральной удачи и думаю:

      – А все-таки, чорт возьми, кривая вывезла!

      Сказать по совести, – был я в то время счастлив несложным,