Ограниченный контингент. Тимур Максютов

о том, как бестолкова жизнь. Начштаба – скотина. А в гарнизоне этом долбанном до замены не доживёшь. Жестко его кадровики наказали. Сидел бы сейчас, дурак, на берегу тёплого Каспийского моря, дыню кушал. Постреливая в азербайджанцев и армян по очереди.

* * *

      Проснулся Марат от внезапной тишины. Звякнула железом дверь.

      – Тащ старшлейтенант! Тащ старшлейтенант, да вылезайте вы!

      Водила-сержант выглядел напуганным. Марат рванулся в кабину и увидел искаженное страхом лицо. Надя как-то странно елозила по сиденью, пытаясь натянуть ниже подол белого сарафана.

      – Что такое?

      – Воды… Кажется… Воды отошли.

      Что за хрень, какие воды?

      Марат вгляделся в прикушенные губы, в ставшие совсем глубокими глаза и всё понял.

      Лихорадочно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из услышанного и прочитанного о родах, Марат помогал Наденьке выбираться из кабины и давал отрывистые команды сержанту, ставшему понятливым от ужаса.

      Через пять минут в тени грузовика прямо на земле появилась родзона из расстеленной плащ-палатки. Под голову Наде Марат пристроил свёрнутую в скатку шинель.

      – Вода есть?

      – Вот! – сержант рванул с поясного ремня флягу в зеленом чехле.

      – А побольше? У тебя же канистра была.

      – Там техническая. Для радиатора.

      – Тащи. И аптечку.

      Марат присел рядом на плащ-палатку, вытер носовым платком с побледневшего Наденькиного лба бисеринки пота и сказал, стараясь выглядеть спокойным:

      – Всё будет хорошо, девочка. Роды – не болезнь, а естественный процесс.

      – А вы… Вы умеете принимать роды?

      – Раз плюнуть. Советский офицер умеет всё.

      Надя слабо улыбнулась и вдруг замотала головой.

      – Я… Я не могу. Я стесняюсь. Я никогда… Даже гинеколог – женщина.

      – Закрой глаза и представь, что я – гинеколог-женщина.

      Бояться времени не было. Марат сам не понимал, почему у него нет сомнений в правильности действий. Рукава мабуты закатал выше локтей и протёр руки спиртом. Подол сарафана пришлось разрезать – на вздыбившийся горой живот он не налезал. Трусики Марат скатал аккуратно, краем сознания

      отметив, что в этом действии нет ни капли сексуального, потом протёр спиртом промежность. Он вообще превратился в кого-то другого.

      – Дыши. Дыши глубже. Тужься, будто в туалете по-большому.

      Мука искажала лицо Наденьки всё чаще. При схватках она тихонько стонала, закусив губу. На подбородок побежала тоненькая струйка крови.

      – Кричи. Кричи, легче будет.

      Наденька замотала головой, вскрикнула и схватила Марата за руку.

      Марат вдруг понял, что они – это одно целое. Что он безумно любит эту женщину, разметавшую сейчас по скатке золотые волосы. Что это ЕГО сейчас разрывает невыносимая боль, неумолимо раздвигающая внутренности. И ЕГО ребёнок рвётся к свету.

      – Ну потерпи, девочка. Ещё немножко. Напрягись.

      Надя приподнялась – и даже не закричала,