Мертвое озеро. Николай Некрасов

смехом. Петруша, зевая, спросил:

      – Ну, чему смеешься?

      – У, какой ты страшный!

      Петруша, догадавшись, оправил свои волосы и спросил ее:

      – А ты давно встала?

      – Давно, давно! – протяжно отвечала Аня и зевнула сладко.

      Петруша последовал ее примеру и сказал:

      – Что же ты меня не разбудила прежде?

      – Не хотела.

      – Значит, солгала: верно, сама проспала; а уж как вчера божилась, что встанет рано-рано, чтоб идти гулять!

      Аня лукаво улыбнулась и, потягиваясь, сказала:

      – Какой я страшный сон, Петруша, видела!

      – Ну, верно, не страшнее вчерашнего вечера: каково нас поймали? и всё твое платье!

      – Мне так было страшно за тебя! – перебила его Аня.

      – А мне за тебя: думаю, расплачется и всё расскажет.

      – Вот мило! ты думаешь в самом деле, что я девочка! – обидчиво заметила Аня и с уверенностью продолжала:– Нет, что бы ни случилось со мной, я ничего не сказала бы,

      Аня поддерживала свое личико; оно было полузакрыто распущенными ее волосами, концы которых висели из окна и качались в воздухе.

      – Знаешь, Аня, тебе бы так носить волосы, – заметил Петруша.

      – То есть не чесаться? – смеясь, подхватила Аня, и, закинув голову кверху, смотря на небо и щуря лукаво глаза, она прибавила: – Ну а так хорошо?

      – Не шали: упадешь! – строго заметил Петруша Ане, которая мотала головой. – Пойдем гулять… Как бы теперь хорошо покататься на лодке.

      – Мне не в чем! мое платье с вечера взяли замывать.

      – Надень мое! – смеясь, сказал Петруша.

      – Ха-ха!

      Петруша в минуту свесил ноги на крышу и болтал ими.

      – Не делай этого, бога ради: ты знаешь, какая гнилая крыша. Вон сколько дыр на ней.

      И вдруг она пугливо устремила глаза в одну из них и, замахав рукой, скрылась из окна. Петруша стал ее звать и, соскочив на крышу, подошел к ее окну. Аня закричала ему с ужасом:

      – Он встал, сидит на террасе.

      Петруша пугливо прокрался назад. Оба окна вскоре тихо закрылись. Но Федор Андреич всё слышал и видел, и детские выходки Ани и Петруши ему видимо не понравились. Он совершенно сдвинул свои брови и кусал губы, крутя жестоко свои усы.

      Чай и завтрак подавали в этот день в кабинет Федору Андреичу. К обеду стол накрыт был в зале. Все, собравшись, ожидали его появления, чтобы начать обедать. Он так был мрачен при появлении, что на лицах всех присутствующих изобразилась тревога, и они вопросительно переглянулись. Молча Федор Андреич принял приветствие домашних, и когда стенные часы с громом и шипением пробили три часа, он заметил про себя:

      – Как поздно!

      – Не прикажете ли, братец, подавать кушать? – спросила Настасья Андреевна.

      – Давайте, – отвечал рассеянно Федор Андреич, и, обратясь к Петруше, который, стоя у флигеля, перебирал ноты, он сердито прибавил: – Ну что же ты стоишь! вели подавать!

      Петруша