Старые фотографии. Елена Крюкова

его в мусорницу, отнесли в кулечке; а может, веником замели в совок; а может, просто ногой раздавили в тяжелом башмаке, ребристой подошвой. И – все. Мокрое место.

      Был паук, что слушал музыку.

      И – нет паука.

      «Мы все такие пауки. Мы ползаем по земле, песку, снегу. Заползаем иногда в гитару. Там, в гитаре, тепло. И сухо. Там темно. Но сквозь дыру льется свет. И музыка льется. У нас есть дом. Он звучит и поет. Почему гитара – женщина? Потому, что отзывается на ласку?»

      Да, как же ты коротаешь время на ледоколе, на твоем новом корабле, военном сторожевике СКР-19, во льдах Заполярья?

      А просто: Шульберт слушал музыку, а ты рисуешь картину.

      Они все прознали про твое увлечение – и боцман Василий Петрович, его же Чапаевым прозвали, и старпом, и даже кок на камбузе, и все шутил кок, Крюкову подмигивая: «А меня, меня-то нарисуй у плиты! И как я макароны по-флотски в котле мешаю!» ― и Гидулянов, конечно, – командир должен все знать про свою команду, кто чем дышит; а Крюков, выяснилось, дышит живописью, ― а где краски берет?

      – Матрос Крюков, где краски берешь?

      – Виноват, товарищ командир! У боцмана! Малярные!

      Гидулянов склонялся над квадратным куском картона.

      – Ишь ты… Ловко! Я и не знал, что ты… ― Мял губы пальцами, будто пельмень лепил. – Хм! Чуешь цвет. Да и похоже это все, похоже, да… Да, Крюков, задал ты мне задачу!

      Ты будто не понимаешь, о чем речь идет.

      – Виноват, товарищ командир! Исправлюсь!

      – Да ну тебя, – не по уставу махал рукою Гидулянов. ― Сиди… рисуй…

      Отходил от картона. От матроса, на корточках скрючившегося перед малеваньем своим. С картонки брызгала живая северная весна: Крюков по памяти писал весенний Североморск, речку Ваенгу, весеннюю сумасшедшую, цветную, светлую тундру. Тундра по весне – чисто ковер. Вся цветами и ручьями выткана!

      Боцман навытяжку – перед командиром.

      – Матросу Крюкову краски давал?

      – Так точно, товарищ командир!

      Побледнел боцман.

      – Слушай мою команду! Впредь малярные краски Крюкову – на рисунки – давать!

      – Слушаюсь, товарищ командир!

      Порозовел.

      Гидулянов засмеялся.

      – Знаешь, я сейчас у него в каюте был. Эх и молодец парень! Так малюет! Загляденье.

      – Может, он талант, товарищ командир?

      Гидулянов усмехнулся довольно.

      – Не может, а так точно!

      – Так точно, товарищ…

      – Вот и я так думаю!

      Матросы подтрунивали над Николаем: мол, сидит в каюте, запершись, в сплоченном коллективе перестал появляться, то ли книжки мусолит, то ли думку гоняет, то ли письмо девушке пишет сто двадцатое!

      Из-под двери каюты пахло скипидаром.

      Скоро команда узнала про Колино вечернее времяпрепровожденье.

      И – зауважали все его. Тут уж не до смеха было.

      Шутка ли, на корабле у них – свой, корабельный