Гостиница тринадцати повешенных. Анри де Кок

Какая женщина откажется от удовольствия послушать, как злословят ее соперницу?

      – Да уж, – сказала она, – таких кокеток, как герцогиня де Шеврез, еще поискать… но, может быть, именно это кокетство и пленяет Анри? Мужчины ведь такие странные!

      – Ну, а раз так, барыня, отчего бы и вам не пококетничать с господином графом? Вы сумеете сделать это не хуже других. Вы такая умная!

      Татьяна вздохнула. Конечно, наивная горничная не поняла тайного смысла этого вздоха, который означал: «Слишком поздно! Вылетевшая из клетки птичка уже не возвратится обратно, какую приманку ты ей ни подложи».

      В эту минуту, кучер, который уже какое-то время, нагнувшись вперед, что-то высматривал, вдруг остановил лошадей.

      – В чем дело, Мартын? – спросила Катя по-русски.

      – Молния расковалась, – отвечал кучер на том же языке. – Дальше ехать нельзя, не то она может пораниться.

      Татьяна, которая слышала это объяснение, нахмурилась.

      – Неужели, Мартын, все так серьезно?

      – Да, барыня. На дороге полно острых камней, так что без подковы Молния долго не протянет.

      – А что это вон там, в сторонке? Похоже, какая-то хибара. Остановимся у нее, и пусть какой-нибудь крестьянин разыщет нам кузнеца. Ах! Вечно эти проблемы!

      Тройка подъехала к указанной лачуге. В домишке, у очага, сидели старуха и мальчик лет двенадцати; старуха пряла, а мальчик поджаривал и ел каштаны.

      – Дорогая моя, я вам дам золотой, – сказала Татьяна, – если через четверть часа ваш сын приведет кузнеца.

      Взглянув на золотую монету, которую кинула на стол женщина в маске, крестьянка обратила свой взор на мальчика, который даже не пошевельнулся.

      – Жако, – сказала она, – ты не сходишь в Морлей за толстяком Гильомом?

      Господин Жако как сидел, так и остался сидеть, ничего не ответив.

      – Так как? – спросила старуха.

      Жако отрицательно покачал головой.

      Крестьянка повернулась к незнакомке.

      – Он не хочет, – произнесла она самым апатичным тоном.

      – Как! Он не хочет! – повторила русская, более удивленная, нежели раздосадованная таким ответом. – Так прикажите ему, ведь вы его мать!

      – Я его бабушка, сударыня.

      – И что? Разве бабушка не может заставить внука слушаться?

      – Что вы, упаси Господи!.. Жако – мой любимец! Когда он упрямится, тут уж ничего не поделаешь. Правда, Жако? Бабуля Доминика ведь тебе никогда не перечит? Да и потом, Морлей-то далеко, а за окном снегу – по щиколотку! Пусть уж лучше сидит у огня, моя кроха, да грызет каштаны!

      Злость разбирала Татьяну; в ее стране она бы приказала вздернуть эту старуху и мальчонку, которые посмели ей воспротивиться. Но она была не в России, поэтому ей не оставалось ничего другого, как прикусить губу.

      – Позвольте, барыня, я попробую, – сказала Катя.

      Камеристка подошла к господину Жако, который перестал наконец есть каштаны – возможно, потому, что они закончились, – встал и с изумлением глядел на ту из женщин, чье лицо было скрыто