Замогильные записки Пикквикского клуба. Чарльз Диккенс

нанковом жилете и серых брюках из толстого сукна. Вокруг его шеи болтался красный платок самого яркого цвета, и голова его украшалась белою шляпой, надетой набекрень. Перед ним стояли два ряда сапогов, один вычищенный, другой грязный, и при каждом прибавлении к вычищенному ряду, он приостанавливался на минуту от своей работы, чтоб полюбоваться на её блестящий результат.

      На дворе «Белого Оленя» не было почти никаких следов кипучей деятельности, составляющей обыкновенную характеристику больших гостиниц. Три или четыре громоздких воза, которых верхушки могли бы достать до окон второго этажа в обыкновенном доме, стояли под высоким навесом, распростертым по одну сторону двора, между тем как другой воз, готовый, по-видимому, начать свою дальнейшую поездку, был выдвинут на открытое пространство. В главном здании трактира помещались нумера для приезжих, разделенные на два длинные ряда темной и неуклюжей галлереей. Из каждого нумера, как водится, были проведены по два звонких колокольчика, один в буфет, другой в кофейную залу. Два или три фиакра, один шарабан, две брички и столько же телег покатывались, без всякой определенной цели, по различным частям широкого двора, и, вместе с тем, тяжелый лошадиный топот и храп давал знать кому следует о присутствии отдаленной конюшни с двумя дюжинами пустых стойл, по которым беспечно разгуливал самодовольный козел, неизменный друг и советник усталых коней. Если к этому прибавить еще с полдюжины людей, спавших на открытом воздухе под навесом сарая, то читатель получит, вероятно, довольно полную картину, какую двор «Белого оленя» представлял в настоящее достопамятное утро.

      Раздался громкий и пронзительный звонок, сопровождавшийся появлением смазливой горничной на верхнем конце галлереи. Она постучалась в дверь одного из нумеров, вошла, получила приказание и выбежала на противоположный конец галлереи, откуда было открыто окно во двор.

      – Сам!

      – Чего? – откликнулся голос человека в белой шляпе.

      – Двадцать второй нумер спрашивает сапоги.

      – Скажите двадцать второму нумеру, что сапоги его стоят смирно и ждут своей очереди.

      – Не дурачьтесь, пожалуйста, Сам: джентльмен говорит, что апоги нужны ему сейчас, сию минуту! Слышите ли?

      – Как не слышать вас, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вот что, касатка: здесь, видите ли, одиннадцать пар сапогов да один башмак, который принадлежит шестому нумеру с деревянной ногой. Одиннадцать сапогов, трещетка вы моя, должны быть приготовлены к половине девятого, a башмак к девяти. Что за выскочка двадцать второй нумер? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бывает свой черед, как говаривал один ученый, собираясь идти в кабак.

      И, высказав эту сентенцию, долговязый малый, перегнувшись в три погибели, принялся с новым рвением за свою работу.

      Еще раздался звонок, и на этот раз явилась на галлерее почтенная старушка, сама содержательница