Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

уже знал, ему надоело долбить из-за непонятливости какого-нибудь тупицы то, что сам он понимал с полуслова.

      У мистера Перкинса можно было и заниматься и нет – как угодно. Он был в одно и то же время усердным педагогом и человеком рассеянным. Шестой класс помещался в реставрированной части старого аббатства, там было большое готическое окно; пытаясь скоротать время, Филип рисовал его снова и снова; иногда он набрасывал по памяти высокую башню собора или ворота парка. У него обнаружились способности к рисованию. В молодости тетушка Луиза писала акварелью; у нее сохранилось несколько альбомов с эскизами церквей, старинных мостов и живописных коттеджей. Их часто показывали гостям, приглашенным к священнику на чашку чая. Однажды на Рождество тетушка Луиза подарила Филипу ящик с красками, и он стал копировать ее акварели. У него это получалось лучше, чем можно было ожидать, и постепенно он стал делать собственные наброски. Миссис Кэри его поощряла. Это был верный способ отвлечь его от шалостей, а к тому же его рисунки могли пригодиться для благотворительных базаров. Две или три его акварели вставили в рамки и повесили в спальне.

      Как-то раз по окончании утренних уроков мистер Перкинс остановил Филипа, когда тот выходил из класса.

      – Я хочу поговорить с тобой, Кэри.

      Филип ждал. Мистер Перкинс молча теребил бороду тонкими пальцами и глядел на него. Казалось, он обдумывал, чтó сказать.

      – Что с тобой, Кэри? – неожиданно спросил он.

      Филип, вспыхнув, кинул на него взгляд. Но теперь он знал его хорошо и поэтому молчал, ожидая, что будет дальше.

      – Последнее время я тобою недоволен. Ты стал ленив и невнимателен. И как будто потерял всякий интерес к занятиям. Учишься ты из рук вон плохо.

      – Извините, сэр, – сказал Филип.

      – И больше ты ничего не скажешь в свое оправдание?

      Филип угрюмо потупил глаза. Как объяснить, что все ему до смерти надоело?

      – Знаешь, в этом триместре дела твои пошли хуже. Я не смогу выставить тебе в табель хороших отметок.

      Филип подумал: если бы директор знал, как отнесутся дома к его табелю! Почта обычно доставляла табель к завтраку, мистер Кэри бросал на него безразличный взгляд и передавал Филипу.

      – Вот твой табель. Почитай-ка, что там написано, – говорил он, перелистывая каталог букиниста.

      Филип принимался читать.

      – Ну как, табель у тебя хороший? – спрашивала тетушка Луиза.

      – Не такой хороший, какого я заслуживаю, – с улыбкой отвечал Филип.

      – Посмотрю потом, вот возьму только очки, – говорила тетушка.

      Но после завтрака появлялась Мэри-Энн; она сообщала, что пришел мясник, и тетушка забывала о табеле…

      А мистер Перкинс продолжал:

      – Ты меня огорчаешь. И я ничего не понимаю. Я ведь знаю, на что ты способен, если захочешь, но ты, кажется, ничего больше не хочешь. Я думал назначить тебя в следующий триместр старостой, но, пожалуй, придется воздержаться.

      Филип вспыхнул. Мысль,