Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

такая же страстная вера, как у него. Ему казалось, что в мальчике сильно религиозное чувство. Как-то раз он неожиданно отвлекся от предмета их беседы.

      – А ты задумывался над тем, кем ты будешь, когда вырастешь? – спросил он.

      – Дядя хочет, чтобы я стал священником, – сказал Филип.

      – А ты сам?

      Филип отвел глаза. Ему стыдно было в этом сознаться, но он считал себя недостойным.

      – Никакая другая жизнь не принесет тебе столько радости, – продолжал директор. – Хотел бы я, чтобы ты это понял. Богу может служить всякий, но мы, духовенство, ближе к нему, чем другие. Я не хочу тебя понуждать, но, если ты примешь такое решение – вот тут, сию же минуту, – ты сразу же испытаешь блаженство, и это чувство уже никогда тебя не покинет.

      Филип ничего не ответил, но директор прочел в глазах мальчика, что слова его упали на благодатную почву.

      – Если ты будешь прилежно работать и дальше, ты скоро станешь лучшим нашим учеником и можешь рассчитывать на стипендию по окончании школы. У тебя есть собственные средства?

      – Дядя говорит, что, когда мне исполнится двадцать один год, у меня будет ежегодно сто фунтов.

      – Да, ты богат. У меня не было ни гроша.

      Директор помедлил; он машинально чертил карандашом на лежавшей перед ним промокательной бумаге; потом он продолжал:

      – Боюсь, что у тебя не будет большого выбора. Тебе ведь не годится профессия, требующая физического напряжения.

      Как и всегда, когда заходила речь о его хромоте, Филип покраснел до корней волос. Мистер Перкинс глядел на него в раздумье.

      – А ты не слишком ли чувствителен к своему несчастью? Тебе ни разу не приходило в голову поблагодарить за него Бога?

      Филип быстро взглянул на него. Губы его сжались. Он вспомнил, как месяцами, веря тому, что ему говорили, молил Бога об исцелении, – ведь исцелил же он прокаженного и сделал слепого зрячим.

      – Пока дух твой мятежен, ты будешь испытывать лишь чувство стыда. Но если ты поймешь, что отмечен Господом, что крест твой возложен на тебя только потому, что у тебя сильные плечи, – тогда твое увечье станет для тебя источником не горести, а утешения.

      Он увидел, что этот разговор тяготит мальчика, и отпустил его.

      Но Филип долго думал о том, что сказал ему директор; мысль о предстоящей церемонии наполняла его мистическим восторгом. Дух его, казалось, освободился от плотских уз, и он вступает в новую жизнь. Он стремился к совершенству со всей страстностью своей души. Ему хотелось целиком посвятить себя служению Богу, и он твердо решил принять духовный сан. Когда великий день настал, Филип едва владел собой от страха и радости: он был взволнован до глубины души всеми приготовлениями, книгами, которые прочел, и, главное, тем, что так пылко внушал ему директор. Мучила его только одна мысль. Он знал, что ему на глазах у всех придется пройти через алтарь, и не только вся школа, собранная на богослужение, но и посторонние – прихожане и родители