Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

заметил Филип.

      – Чего тебе надо?

      – Почему ты себя так подло ведешь?

      – Не будь идиотом, – сказал Роз.

      – Удивляюсь, что ты нашел в Хантере?

      – Это уж мое дело.

      Филип опустил глаза. Он не мог заставить себя сказать то, что было у него на сердце. Он боялся унижения. Роз встал со стула.

      – Мне пора в спортивный зал, – сказал он.

      Когда Роз подошел к двери, Филип все-таки заставил себя сказать:

      – Послушай, Роз, не будь такой скотиной.

      – А пошел ты к черту!

      Роз хлопнул дверью, и Филип остался один. Он дрожал от бешенства. Вернувшись в свою комнату, он стал перебирать в памяти каждое слово их разговора. Теперь он ненавидел Роза, мечтал отомстить ему побольнее; Филипу приходили в голову язвительные слова, которые он мог бы бросить ему в лицо. Угрюмо размышляя о крушении их дружбы, он воображал, что другие только об этом и говорят. Со своей обостренной чувствительностью он читал насмешку и любопытство в глазах сверстников, хотя тем и дела до него не было. Ему казалось, что он слышит, как они перешептываются: «В конце концов чего ж тут удивляться? Странно, как он только терпел этого Кэри. Такое ничтожество!»

      Желая показать свое безразличие, он завязал горячую дружбу с неким Шарпом, которого он видеть не мог. Это был мальчишка из Лондона, неотесанный и неуклюжий, с пробивающимися усиками и сросшимися на переносице бровями. У него были мягкие руки и чересчур учтивые для его лет манеры. В речи его слышался уличный жаргон. Он был слишком ленив, чтобы заниматься спортом, и проявлял недюжинную изобретательность, выдумывая, как бы увильнуть от тех спортивных занятий, которые считались обязательными. Как ученики, так и учителя относились к нему с какой-то неприязнью, но Филип теперь из упрямства искал его общества. Через полгода Шарп собирался уехать на год в Германию. Он ненавидел школу и считал пребывание в ней злом, которое приходилось терпеть, пока он не вырастет и не начнет настоящую жизнь. Целью его вожделений был Лондон, и он рассказывал немало историй о своих похождениях во время каникул. В том, что он говорил – вкрадчивым, низким голосом, – слышался неясный гул ночных улиц Лондона. Филип слушал его с увлечением, но и с гадливостью. Его живое воображение рисовало ему толпу у театральных подъездов, яркие огни дешевых ресторанов, ночные бары, где полупьяные мужчины, сидя на высоких табуретах, болтают с официантками, темный лондонский поток, таинственно катящийся под уличными фонарями в погоне за развлечениями. Шарп снабжал Филипа бульварными романами, которыми тот с дрожью зачитывался в своей спальне.

      Однажды Роз сделал попытку к примирению. Его добродушной натуре претила всякая вражда.

      – Послушай, Кэри, – сказал он, – не будь же идиотом. Почему ты со мной не здороваешься?

      – Чего ты от меня хочешь? – спросил Филип.

      – Не понимаю, почему ты не желаешь со мной разговаривать?

      – Ты мне просто надоел, – сказал Филип.

      – Ну и пожалуйста!

      Роз передернул плечами и отошел. Как и всегда в минуты волнения, Филип