Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

просьбы и не менее унизительного отказа. Он ненавидел директора. Филип приходил в бешенство от всякого проявления деспотизма, особенно когда человек даже не считал нужным объяснить причины совершенного им насилия. Он был слишком зол, чтобы обдумывать свои поступки; после обеда он пошел знакомыми закоулками прямо на станцию и как раз поспел к поезду в Блэкстебл. Дядя и тетя были в гостиной.

      – Ба! Откуда ты взялся? – спросил священник.

      Он не мог скрыть, что совсем не рад приезду Филипа, и был слегка смущен.

      – Я решил приехать и поговорить с тобой. Я хочу знать, почему ты обещал мне одно, когда я был здесь, а через неделю сделал совершенно другое.

      Филип был немножко испуган своей храбростью, но он заранее обдумал все, что скажет, и, как ни билось его сердце, заставил себя произнести эти слова.

      – Тебе разрешили сегодня приехать?

      – Нет. Я просил Перкинса, но он отказал. Если ты хочешь донести ему, что я был здесь, ты можешь причинить мне целую кучу неприятностей.

      Миссис Кэри дрожащими руками продолжала вязать. Она не привыкла к скандалам, они ее крайне волновали.

      – Ты этого заслуживаешь, – сказал мистер Кэри.

      – Если хочешь быть ябедой, пожалуйста. После твоего письма Перкинсу от тебя всего можно ожидать.

      Со стороны Филипа было глупо так говорить – священник дождался нужного ему предлога.

      – Я не желаю выслушивать твои дерзости, – произнес он с достоинством.

      Он встал и поспешно ушел к себе в кабинет. Филип услышал, как он захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.

      – О Господи, хоть бы мне скорей исполнился двадцать один год! Какой ужас быть связанным по рукам и ногам!

      Тетя Луиза тихонько заплакала.

      – Ах, Филип, как ты мог так говорить с дядей! Прошу тебя, пойди и извинись.

      – И не подумаю. А с его стороны красиво пользоваться тем, что он опекун? Ведь это просто перевод денег – платить за меня в школу; но ему до этого и дела нет. Деньги-то не его. Зачем только меня отдали на попечение людям, которые ни черта в этом не смыслят.

      – Филип…

      Услышав ее голос, Филип сразу прервал свою яростную тираду – такое в нем было отчаяние. Он только теперь почувствовал всю резкость своих слов.

      – Как ты можешь быть таким жестоким? Ты ведь знаешь, что мы стараемся для твоей же пользы. Конечно, у нас нет опыта… Будь у нас дети, все было бы иначе. Вот почему мы и посоветовались с мистером Перкинсом. – Голос ее задрожал. – Я старалась быть тебе матерью. Я всегда любила тебя, как собственного сына.

      Она была такая маленькая и хрупкая, во всем ее облике старой девы было что-то донельзя грустное. Филип был растроган. Он почувствовал, как горло его сжалось и на глазах выступили слезы.

      – Прости меня, – сказал он. – Я вел себя как последняя скотина.

      Он встал перед ней на колени, обнял ее и стал целовать увядшие мокрые щеки. Она горько рыдала, и он вдруг ощутил острую жалость к этой зря прожитой жизни. Никогда еще она себе не позволяла так открыто проявлять свои чувства.

      – Я