Свинцовый крест. Лидия Евгеньевна Короткова

не будет. Не бойся, им с нами не справиться.

      – Только обязательно вернись. – И, смахивая слёзы, горько пошутила: – Не оставишь же ты нашего Ивана без младшего братишки.

      – Вернусь, вернусь. Ты думаешь, почему я Ванюшке кроватку из металла сделал? Для того и старался, чтобы хватило для его младших братишек и сестрёнок, у меня на судьбе написано быть многодетным отцом.

      Быстро пролетела ночь, а рано утром Геннадий и Фаина уже стояли, обнявшись, чуть в стороне от односельчан и тихо разговаривали. Геннадий успокаивал жену, вытирал её слёзы и убеждал, что война продлится недолго, через месяц–два обещал вернуться. Фаина плакала, как и все бабы, верила его словам и обещала ждать. Маленький Иван безмятежно спал в своей красивой кроватке в тёплом родительском доме.

      Запряжённые в телеги лошади нетерпеливо перебирали ногами в ожидании мужчин. Они тоже вместе с колхозниками отправлялись на фронт.

      Казалось, не затих ещё скрип колёс, что только что скрылся обоз, увозивший односельчан на войну, а в село уже одна за другой пошли похоронки.

      В эти страшные дни кто-то спилил на храме замок. Ещё вечером замок был на своём месте, а утром перед распятием Христа, освобождённом от многолетнего слоя пыли, уже горели свечи. Поговаривали, что не иначе, как сам дед Прокоп, дочь которого одной из первых получила с фронта страшное известие, посягнул на охраняемое им же имущество. Эта новость быстро облетела всё село, к вечеру храм наполнился людьми. «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего», – одна за другой повторяли овдовевшие женщины, несчастные матери и осиротевшие дети, поднимая вверх заплаканные глаза. Другие, пока ещё не убитые горем, просили Божьей милости и защиты для своих воинов, всматриваясь в серьёзные, безмолвные лики святых, толпились перед резным иконостасом и обращали свои молитвы Божьей Матери и Георгию Победоносцу, и на душе становилось легче.

      Полгода председатель колхоза Пётр Леонидович Двоеглазов одолевал военкома своими просьбами призвать и его на фронт, отказывался от брони – и дождался: его просьбу удовлетворили.

      На своём месте он оставил Киру, молодого зоотехника. Он понимал, что для двадцатилетней девушки такое большое хозяйство – почти неподъёмный груз, но выбора не было, она самая грамотная, с твёрдым характером, значит, ей и руководить бабами да подростками. «Держись, дочка, – сказал он на прощанье, – разобьём фашистов и вернёмся с победой, знаю, что ты сильная, справишься. В школу сходи, договорись, чтоб девчата тоже садились на трактора, шитью они потом научатся, стадо береги, с ветеринара спрашивай построже, не то время, чтобы животных под нож пускать. Никаким слухам не верь, сюда фашисты не доберутся, мы им скоро рога обломаем. В «Путь Ильича» отправь триста листов шифера, я обещал; теперь там за председателя Гурина Пелагея, с ней и договоришься, что взять взамен. А вы, бабы, слушайтесь Киру, как меня самого, не смотрите на то, что молодая, поддерживайте и помогайте, она грамотная, знает, что и как надо делать. На вас да на стариков теперь вся надежда, потерпите, ждите да пишите почаще».

      До ягодной поляны председателя провожали на войну всем селом. Женщины