Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

а думаю о ней каждодневно. К сентябрю отпускает, может, благостно сказалось внезапное тёплое лето в родном Ленинграде и пьянки с бывшими одноклассниками. Начинаю читать переписанные от руки «Записки психопата» Ерофеева. Подтягиваюсь по теормеху. Ксенька забывается.

      В «Метрополь» пойду – вытаскиваю пластинку из радиолы, решаюсь. Серёга задерживается на рынке, а комната успела продрогнуть – так и не закрыл форточку во время дурных размышлений. Кончики пальцев ледяные, а лицо горит. И, тем не менее, я ещё жив.

      Часть 2

      Слушаю «Смерть Арлекина» Шнитке на радиоле. Кажется символичным. Только паяц не я, а Эля. Кто в здравом уме прикуёт себя к бюсту Ленина? Прошли две недели, те самые пятнадцать суток, что она ела казённый хлеб. Наверное. Поэтому Арлекин, как видно, жив, и я, вместо того, чтобы смотреть с Серёгой у Алика «Однажды на Диком Западе» и любоваться простреливающей голубизной глаз Генри Фонды, погасив пластинку, еду в «Метрополь». Окольно, до «Лубянки», госужаса, в креозоне. Сеньки-лабуха, может, и нет на месте, значится, просто выпью водки на одну десятую моей стипендии. Вспомню Ксеньку, белое лицо, чёрную шапочку волос, яйца под майонезом. Ксеньку, пропащую и мучительно невытравимую.

      Ресторан «Метрополь» – мираж, галлюцинация среди давящей московской осени. Я обрядился в лучшую пиджачную пару, как в январе, на одно из последних рандеву с Ксенькой. Пол, словно зеркало, гладкий и блестящий, отражает золото в каждом углу, так, что сразу начинает болеть голова от роскоши. Даже дышать неудобно – кислород, кажется, тоже фильтруют от «простонародных примесей».

      Официанты в чёрных костюмах – ну, они просто выученно глазеют на тебя, сканируя, будто на твоём лице метка: «Я тут случайно». С потолка свисают люстры, похожие на венцы, плетённые из стеклянных капель. Эдакие канделябры для тех, кто в жизни и так сидит под прожекторами. Музыка – чтото мягкое, почти неуловимое, нежная французская бархатная ткань, та самая, в которой снимаются голые модельки для западных журналов. Но и она не убаюкивает, а напоминает: ты тут лишний, мальчик. Твой просроченный пиджачок, твои косые стрелки на брюках – они как красные флаги, сигнализирующие, что тебе сюда нельзя.

      Рядом сидит пара мужиков в костюмах, серо-бурые лбы, волосы назад зализаны, и сигареты, конечно, «Мальборо». Они смотрят на меня с улыбкой, как на блудливую собачку, случайно забежавшую к ним. Один из них что-то шепчет другому, оба начинают посмеиваться, а я, как ни стараюсь притвориться глухим, воспринимаю это на свой счёт. Как воспринимал, сидя в этом лучшем из своих пиджаков напротив чопорной Ксеньки с её чёрным кофе. Хочу провалиться сквозь чёртов зеркальный пол и оказаться обратно на улице, где не пахнет вычурным дымом и где никто не дышит на тебя гаванской сигарой и местячковой высокомерностью.

      Метрдотель хочет спровадить меня за дальний столик, но без обиняков спрашиваю: «Подскажите, где музыкант Арсений, я по знакомству его ищу». Метрдотель морщится:

      – А,