Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

грязные радужки, мутнее, чем чёрная вода в асфальтовых лужах. Девка делает первую затяжку.

      – Тебе ведь холодно, – голос у самого странно сдаёт. – Может, отстегнёшься?

      – Ключи проглотила, – усмехается девка, сводя на переносице густые брови. – А на холоде, знаешь, живой себя чувствуешь.

      – Но зачем… это? Ленин тебе что сделал?

      Конец моего вопроса тонет в шарканье колёс припарковывающегося «бобика». Вылезают двое – усталые, постные, тот, что помоложе, кутается в куртку.

      – Вот сейчас и погреюсь, – подмигивает мне девка и, наклоняясь, шепчет в самое ухо. – Если не сдриснешь, приходи через пару дней к нам, объясню. Найдёшь меня через Сеньку-лабуха, он «метропольский». Скажи, что ищешь Элю, поймёт.

      В голове сбивается комок топлёного масла, немного подташнивает. Вижу, что менты заканчивают что-то выяснять у заполошно трещащей кошёлки и направляются к нам. Напоследок даже не киваю, только пересекаюсь с ехидной грязнецой и, удерживая себя, чтоб позорно не побежать, быстрым шагом иду прочь. Менты многозначительно смотрят на меня, но кошёлка нежданно спасает, слышу:

      – Да он только прикурить ей дал!

      До универа добираюсь почти слепо. Опаздываю к Виноградову на десять минут, благо, лекция, конспект возьму у Натали. Мысль о судьбе этой Эли не даёт покоя, в голове образы снятия с креста и что-то из Шукшина. Ильич хмурит бронзовые брови, но остаётся бесстрастным как с удавкой, так и без неё. Толпа наверняка рассосалась. А вот Эля… Судя по слабой какофонии, задавленной коекак призванным белым шумом, сопротивление она и не думала оказывать, по крайней мере, пока я не свернул с Басманной. Ругались, конечно, но всё подавил белый шум.

      Ругнулся и Виноградов, двумя словами. Сижу около Натали, та не смеет и слова сказать во время полупары, лишь в перерыве, когда вымаливаю конспект, спрашивает:

      – Чего опоздал?

      – Да девка одна на Басманной себя в бюсту Ленина пристегнула, – как можно более беспечно отвечаю. Это ведь в порядке вещей… Нет. Не в порядке.

      – Зачем?

      – Мне бы знать…

      Переписываю волнами аккуратный почерк Натали, почти не вникая в суть. Протягиваю клеенчатую тетрадь обратно, как бы невзначай касаюсь нежного ребра ладони, дарю улыбку. Натали смущается. Она похожа на Беату Тышкевич. Мягкая медь волос, гладкий лоб и длинные чувственные ресницы. С Натали подружились в первую неделю учёбы, таскались друг за дружкой в столовку на большом перерыве. Натали самарская, живёт у тётки, сразу после пар бежит к ней. Преподы Натали всегда хвалят, не делая скидку на то, что женщина. Полные конспекты, почти всегда «автоматы». Но не зубрилка. Разве зубрилка может быть похожа на Беату Тышкевич?

      Сокурсники нас уже женили, и Натали, готов поклясться, это льстит. Даже, когда у меня на первом курсе имелась Ксенька, Натали, постигающая флирт, была со мной неразлучна. Но только в универе.

      И вот «Ригонда-Моно» продолжает выводить «Мистического человека». Или «мужчину», кому как нравится. Я обожрался макаронами